Опричнина в оценке Р.Г. Скрынникова.
Мнение Скрынникова Р.Г. отличается от взглядов С.Ф. Платонова на опричнину. Во-первых, Руслан Григорьевич пишет, что в опричнину отбирали «худородных дворян, не знавшихся с боярами». Платонов же считал, что «новый «особный двор» состоял из бояр и их детей». Во-вторых, С.Ф. Платонов рассматривал опричнину как крупную государственную реформу, а Скрынников Р.Г. считал, что первые опричные репрессии носили антикняжескую направленность «учреждение опричнины повлекло за собой крушение княжеского землевладения», но в течение семи лет политика опричнины не была подчинена единой цели. Опричнина с двором, армией и территорией создавалась для «охранения» жизни царя. Одним из главных аргументов в пользу опричнины была необходимость покончить со злоупотреблениями властей и прочими несправедливостями. В состав опричного «удела» вошло несколько крупных дворцовых волостей и обширные северные территории с богатыми торговыми городами. В опричнину отбирали «худородных дворян, не знавшихся с боярами». Собранное из незнатных дворян опричное войско должно было стать надежной опорой для борьбы с княжками. Для обеспечения опричников землей были конфискованы поместья суздальских, можайских и других землевладельцев, которые не были приняты на опричную службу. Скрынников Р.Г. писал: «Стержнем политической истории опричнины стал чудовищный процесс над сторонниками двоюродного брата царя князя Владимира Андреевича, завершившийся разгромом Новгорода. Причиной террора явился не столько пресловутый новгородский сепаратизм, сколько стремление правителей любой ценой удержать власть в своих руках». С началом существования опричнины связывают начало политических казней. Всего за время существования опричнины, по данным Скрынникова Р.Г., было уничтожено около 3-4 тысяч человек. Из них 600-700 дворяне, не считая членов их семей. Скрынников Р.Г. полагал, что образование опричнины представляло собой верхушечный переворот, имевший целью утвердить принципы неограниченного правления. После установления опричнины царь выгнал княжат из Боярской думы и заменил их нетитулованными боярами. Опричнина существенно ограничила компетенцию думы, прежде всего в сфере внутреннего управления. Скрынников Р.Г. писал: «Опричнина обнаружила тот факт, что в XVI в. среднее и мелкое дворянство еще не обладало ни моральными и политическими потенциями, ни достаточным образованием и влиянием, чтобы оттеснить боярскую аристократию от кормила управления и занять ее место. Свое выступление на исторической арене «худородные» дворяне- преторианцы ознаменовали лишь кровавыми бесчинствами, бессовестным грабежом и всякого рода злоупотреблениями. В опричнине окончательно сложился институт думных дворян». Опричные погромы деморализовали жизнь общества, но не могли изменить основных тенденций общественного развития, отчетливо обнаружившихся в период реформ. Развитие приказной системы управления вело к усилению централизации. Возросло значение служилой дворянской бюрократии. Проведенные в начале опричнины земельные конфискации привели к ослаблению боярской аристократии и укреплению самодержавия. « Опричнина дорого обошлась стране. Кровавая неразбериха террора унесла множество человеческих жизней. Погромы сопровождались разрушением производительных сил. Бесчинства опричников были беспрецедентными и не имели оправданий».
Н. М. Карамзин об опричнине.
Судить об отношении Карамзина к опричнине мы можем из «Истории государства российского». Правлению Ивана Грозного посвящены тома IX и X, из них достаточно внимания уделено данной проблеме. Привиденный ниже отрывок из X тома посвящен становлению опричнины на Руси.
После
казней Иван занялся образованием своей
новой дружины. В совете с ним
сидели Алексей Басманов, Малюта Скуратов,
Князь Афанасий Вяземский, и другие
любимцы. К ним приводили молодых
Детей Боярских, отличных не достоинствами,
но так называемым удальством, распутством,
готовностию на все. Иван предлагал
им вопросы о роде их, о друзьях
и покровителях: требовалось именно,
чтобы они не имели никакой
связи с знатными Боярами; неизвестность,
самая низость происхождения
вменялась им в достоинство. Вместо
тысячи, Царь избрал 6000, и взял с них
присягу служить ему верою
и правдою, доносить на изменников,
не дружиться с земскими (то есть,
со всеми не записанными в опричнину),
не водить с ними хлеба-соли, не знать
ни отца, ни матери, знать единственно
Государя. За то Государь дал им не только
земли, но и домы и всю движимую
собственность старых владельцев (числом
12000), высланных из пределов опричнины
с голыми руками, так что многие
из них, люди заслуженные, израненные в
битвах, с женами и детьми шли
зимою пешком в иные отдаленные,
пустые поместья. Самые земледельцы
были жертвою сего несправедливого
учреждения: новые Дворяне, которые
из нищих сделались большими господами,
хотели пышностию закрасить свою
подлость, имели нужду в деньгах,
обременяли крестьян налогами, трудами:
деревни разорились. Но сие зло
казалось еще маловажным в сравнении
с другим. Скоро увидели, что Иван
предает всю Россию в жертву своим
опричным: они были всегда правы
в судах, а на них не было ни суда,
ни управы. Опричник или кромешник -
так стали называть их, как бы
извергов тьмы кромешней - мог безопасно
теснить, грабить соседа, и в случае
жалобы брал с него пеню за бесчестье.
Сверх многих иных злодейств, к ужасу
мирных граждан, следующее вошло
в обыкновение: слуга опричника,
исполняя волю господина, с некоторыми
вещами прятался в доме купца или
Дворянина; господин заявлял его
мнимое бегство, мнимую кражу; требовал
в суде пристава, находил своего
беглеца с поличным и взыскивал
с невинного хозяина пятьсот,
тысячу или более рублей. Не было
снисхождения: надлежало или немедленно
заплатить или идти на правеж: то
есть неудовлетворенному истцу давалось
право вывести должника на площадь
и сечь его всенародно до заплаты
денег. Иногда опричник сам подметывал
что-нибудь в богатую лавку, уходил,
возвращался с приставом, и за
сию будто бы краденную у него
вещь разорял купца; иногда, схватив
человека на улице, вел его в суд,
жалуясь на вымышленную обиду, на
вымышленную брань: ибо сказать
неучтивое слово кромешнику значило
оскорбить самого Царя; в таком
случае невинный спасался от телесной
казни тягостною денежною пенею.
Одним словом, люди земские, от Дворянина
до мещанина, были безгласны, безответны
против опричных; первые были ловом, последние
ловцами, и единственно для того,
чтобы Иван мог надеяться на усердие
своих разбойников- телохранителей
в новых, замышляемых им убийствах.
Чем более Государство ненавидело
опричных, тем более Государь имел
к ним доверенности: сия общая
ненависть служила ему залогом
их верности. - Затейливый ум Иванов изобрел
достойный символ для своих ревностных
слуг: они ездили всегда с собачьими
головами и с метлами, привязанными
к седлам, в ознаменование того,
что грызут лиходеев Царских и
метут Россию!
Мы можем судить об отношении Карамзина к любимцам царя еще и по подобным изречениям: «Сверх многих иных злодейств, к ужасу мирных граждан, следующее вошло в обыкновение», «люди земские, от Дворянина до мещанина, были безгласны, безответны против опричных» и т.д. Он описывает поведение опричников в новом дворце Ивана:
«Опричники, блистая в своих златых одеждах, наполняли дворец, но не заграждали пути к престолу и старым Боярам: только смотрели на них спесиво, величаясь как подлые рабы в чести недостойной.»
Карамзин делит правление Грозного на две абсолютно полярные составляющие. Первая – мудрое и прогрессивное царствование в период первых лет нахождения у власти и вторая, которую он резко осуждал - период опричнины, опалов и казней.
Заключение. Общая оценка.
Историческая оценка опричнины в зависимости от эпохи, научной школы, к которой принадлежит историк, и т. п. может быть кардинально противоположной. До известной степени, эти основы этих противоположных оценок были заложены уже во времена самого Грозного, когда сосуществовали две точки зрения: официальная, рассматривавшая опричнину как акцию по борьбе с «изменой», и неофициальная, видевшая в ней бессмысленный и труднопостижимый эксцесс «грозного царя». Можно сказать, что причиной является либо отрицательная личность царя, либо это вынужденная и правильная в некотором роде мера в данных условиях. Но прошли века, а споры вокруг опричнины не утихают, и нет единого официального взгляда на эти события. Так или иначе, мы можем составить свое личное мнение исходя из сухих фактов и примерного количества пострадавших от деятельности царя и его верных опричников.
Список использованной литературы.
- Альшиц Д. Н., Начало самодержавия в России: Государство Ивана Грозного. - Л., 1988
- Вопросы истории. 1989. № 7. С. 157-159
- Карамзин Н.М. История государства Российского. В 12 т. Т.10-12.- М., 1994
- О государстве русском. С-Пб., 1906. С. 40
- О Москве Ивана Грозного. Записки немца-опричника». М., 1925
- Платонов С.Ф. Иван Грозный. - Петербург: Брокгауз и Ефрон, 1923
- Скрынников Р. Г., Иван Грозный и его время. - Л., 1976.
- Скрынников Р. Г., Русь IX - XVII века. - СПб., 1999.
В нашей историографии пет, кажется, вопроса, который вызывал бы большие разногласия, Д£М личность царя Ивана Васильевича, его политика и, в частности, его пресловутая опричнина. И замечательно, что по мере прогресса исторической науки разногласия, казалось бы, должны были уменьшиться, но в действительности наблюдается обратное. Последним словом дореволюционной исторической науки считалась сложная и замысловатая концепция С, Ф. Платонова. Однако уже в свое время она вызывала некоторые весьма существенные возражения и не пользовалась общим признанием. Не менее авторитетный историк, чем Платонов, В.О. Ключевский дал совершенно иную характеристику и оценку личности царя Ивана и его деятельности. К сожалению, весьма ценные высказывания В. О. Ключевского были выражены в форме афоризмов, очень сжато, не были мотивированы, и богатое содержание их не раскрыто. Вероятно, поэтому они не имели того успеха, которого, несомненно, заслуживают.
Ни Платонов, ни Ключевский не занимались специально исследованием царствования Ивана IV и, в частности, его опричнины. На основе известных в их время источников они сделали попытку в целях университетского преподавания обобщить известный им материал и дать слушателям и читателям целостное представление о предмете. Если их опыты не всех удовлетворяют и не устраняют всех сомнений и разногласии, то этот факт является липшим подтверждением старой истины, что никакое глубокомыслие_и_Ы11=_-_ . KawH2J)çjrpj3y_^io^nje_^n2ryT возместщ^^^ештш^^актов. Всем, кто задумывался над неразберихой разноречивых мнений по указанным вопросам, становилось ясным, что дальнейшее движение исторической науки вперед возможно только путем монографического исследования старых источников и при помощи большого количества существующих, но еще не привлеченных к исследованию новых.
Краткий обзор литературы предмета должен помочь нам выяс нить причины ошибок и разногласий историков, поставить глав ныо вопросы, подлежащие исследованию, и наметить самые пути исследования.
[Н. М. Карамзин!
Обзор следует начать, конечно, с Н. М. Карамзина. Обстоятельно и близко к источникам, главным образом к летописям, рассказывает Карамзин о переломе в образе жизни, поведении и политике царя Ивана, который произошел после удаления им Сильвестра и Алексея Адашева и смерти царицы Анастасии. Далее Капам-зпп. излагая события царствования Ивана в хронологическом пп-/ рядке, отмечает шесть «эпох», как он выражается, опал и казней. V Первукцгаоху Карамзин Относит KO__jirje^eirn_jjo_^yni^TT^Baini;i опличнины, четыре эпохи - к семи с половиной годам опричнины и шестую эпоху - ко времени после отменылщрТгтайны, щщйщзй-"тельно до-1577 г. Всю вторую половину царствования Ивана IV. начиная с 1560 г., когда в жизни Ивана произошел указанный перелом, Карамзин рассматривает как один период, период необуз данного и пагубного для государства самовластия царя Ивана.
Карамзин отметил, что опричнина просуществовала всего семь с половиной лет - с начала 1565 г. по ISJ^j^ji учреждение Оприч-ч- ного двора, по мнению Карамзина, было вызвано преувеличенны м и неосновательным страхом царя Ивана за свою безопасность. Когда Иван после «беспримерных ужасов тиранства» убедился в безусловной покорности подданных и в личной безопасности, он уничтожил «безумное раздвоение» царства на земщину и опричнину и если не прекратил опал и казней, то, «по крайней мере, исчезло сие (т. е. опричнины.■-- [С. В.] страшпоо имя» ".
Домысел Карамзина относительно мотивов отставки опричнины несколько наивен, его понимание опричнины страдает, конечно, упрощенчеством, но тем не мепее оно имеет большие положительные стороны: во-первых, оно очень близко к источникам и к мнениям об опричнине современников, а во-вторых, оно, обходя и не решая многих вопросов, оставляет чистым, пе засоренным пустыми домыслами поле для будущих исследователей. Положительной стороной концепции Карамзина следует признать также ее ясность. Она сводится к следующим положениям:
1. Семь с половиной лет существования опричнины пе представляют особого периода в политике царя Ивана, т. е. огдршшина.. . не преследовала никаких особых целей^ кроме-технич£скон_ цели "j обеспечения личной безопасности царя_. По мнению Карамзина, "страхи царя Ивана за свою безопасность былп преувеличенными
1 Н. М. Карамзин. История Государства Российского, т. IX СПб., 1892, стр. 131.
и неосновательными, т. е. неразумными, но, по-видимому, правильнее будет предоставить суждение по этому вопросу самому Ивану.
2. Опричнина создавала временное «безумное раздвоение» государства.
3. Не имея сведений по вопросу, в чем состояла причина отстав-, ки опричнины, Карамзин ограничился предположением, что.царь
Иван упразднил опричнину потому, что убедился в ненужности ее дальнейшего существования. Таким образом, вопрос оказывается у Карамзина, в сущности, обойденным. И за это, в конце концов, следует быть благодарным Карамзину, так как для науки лучше, если вопрос оставляется открытым, чем если высказываются не основанные на источниках концепции.
Мне представляется весьма существенным отметить близкую зависимость взглядов Карамзина, и в частности его мнения об опричнине, от первоисточников, в особенности от писаний кн. Курбского. Высказывания современников царя Ивана и ближайших за ними поколений показывают, что авторы из разных слоев общества, отечественные и иностранные, на разные лады определяют опричнину как пагубное для государства разделение, причем некоторые (как, например, автор одной из статей Хронографа 1617 г.) ставят, так сказать, точку над «i» и говорят, что царь, разделив своих людей на два лагеря, «поустил», т. е. натравил, одних людей на других, но никто, ни летописцы и повествователи, ни Курбский, ни иностранцы, не приписывали учреждению опричнины каких-либо особых государственных целей.
Никто, кажется, из историков, писавших об опричнине, не обратил внимания на тот знаменательный факт, что кн. Курбский в своих «епистолиях» к царю и в «Истории о великом князе Московском» нигде ни слова не говорит ни об учреждении опричнины в 1565 г., ни об ее отмене в 1572 _г. Хорошо известно, что он не упускал ни одного случая, ни одного факта, чтобы поразить, обличить и заклеймить своего царственного противника. Объяснить это забывчивостью Курбского пли соображением, что он, живя в эмиграции, не знал об этих.фактах, евверше-нно.невозможно. В своей w" «Истории» Курбский^сообщает ^множество фактов^ происшедших после его побега, и это не оставляет никакого сомнения в том, что он имел хорошую агентуру и живо интересовался всем, что происходило в покинутой им родине.
В рассказе о столкновении царя с митрополитом Филиппом Курбский влагает в уста последнего следующие слова: «Аще обе-щаешися покаятися в своих гресех и отогнати от себя оный полк сатанинский, собранный тобою на пагубу хрпстиянскую, сиречь кромешников, або опришницов нарицаемых, аз благословлю тя и прощу» 2.
2 РИБ, т. XXXI, гггр. 316.
Когда Курбскому приходилось говорить об опричниках, он называл их то «катами», т. е. палачами, то «кромешниками». Эти выражения («кромешннк», «кат» или «опришнинец») свидетельствуют с несомненностью, что Курбский хорошо знал о существовании Опричного двора.
Неизвестно, кто первый, говоря об опричниках, назвал их «кромешниками», но эта остроумная игра словами и понятиями прочно заняла место в русском языке и дожила до наших дней. Слова «опричь» и «кроме» синонимичны. По тогдашним представлениям о потустороннем мире, «царство божие» было царством вечного спета, за пределами, опричь, кроме которого находилось царство вечного мрака, «царство сатаны». Выражение «кромешная тьма», в которой зги не видно, употребляется и в наше время людьми, которым неизвестно его происхождение п чужды понятия о кромешной тьме «царства сатаны». Выражения «кромешный» п «кромепгаик», образованные по аналогии со словами «опричь», «опричный» и «опричник», были не только игрой словами, но одновременно клеймили опричников как исчадье ада, как слуг сатаны. И Курбский во многих местах своих писаний называет приверженцев и слуг царя Ивана, и в частности опричников, «полком сатанинским», из чего вытекало или подразумевалось, что царь Иван уподоблялся сатане.
Молчание Курбского xiu Опрпчном-дворе можно объяснить только тем, что, с его точки зрения, опричнина не внесла ничего принципиально нового в политику царя Ивана, что с^тдественным и важным, по его представлениям, }5ыло не количество жертв, которое в период опричнины, несомненно, увеличилось, а вообщсмюра_з действий царя и отношение к своим слугам - бессудностъ и потому; несправедливость его опал и крайняя жестокость наказаний, неблагодарность к заслугам лиц, подвергавшихся опалам, неуважение к преклонному возрасту жертв, истребление людей «все-родне», т. е. с женами, малолетними детьми и ни в чем не повинными родичами. Это «гонение великое иоскурнлось». как выражался Курбский, вскоре после удаления Сильвестра и Алексея Адашева, в 1560 г., и тогда же царь Иван начал привлекать к себе приверженцев, приводить их к присяге, образовывать как бы «великий полк сатанинский». С другой стороны, через шесть лет после отмены опричнины Курбский в последнем письме призывал Ивана очнуться, воспрянуть и не губить себя и дома своего. Курбский напоминал Ивану то время, когда он «блаженне царствовал», управляя государством в согласии с добрыми советниками, противополагал это время позднейшему, когда «вместо избранных и преподобных мужей, правду тп глаголющих, не стыдяся», царь окружил себя «подобедами и тунеядцами», «вместо крепких стра-тигов и стратилатов» привлек «нрегнусодейных и богомерзких Вельских с товарыщи; и вместо храброго воинства, кромешшгков
или опрпшиплцов кровоядных, тьмы тьмами горших нежели палачей» 3.
К этому противоположению счастливого начала царствования Ивана тому времени, когда Иван в 1560 г. отогнал от себя: добрых советников, воздвиг гонение на всех верных слуг и вступил на путь порока, Курбский возвращается не раз. Эта антитеза, в несколько иной трактовке, легла в основу карамзннской характеристики Ивана и его царствования. У Курбского Карамзин заимствовал указания на порочные наклонности Ивана еще в отрочестве: онаучил жинотных, топтал, вместе со сверстниками, kohhmji встречных на улицах и "т. "п.-У~нёго же Карамзин" "почерпнул сведения о том впечатлении, которое произвели на юношу Ивана пожар Москвы 1547 г., мятеж черни, направленный боярами против партии Глинских, когда был убит брат Елены Глинской кн. Михаил Васильевич и царь трепетал за свою безопасность, появление па сцене Сильвестра и т. д.
Карамзин использовал все эти высказывания Курбского для нравоучительного рассказа на тему о пагубности для правителя государства путей порока в частной жизни и попрания всех принципов элементарной морали в государственной деятельности.
Большой заслугой Н. М. Карамзина следует признать то, что оп, рассказывая про царствование Ивана IV, про его опалы п казни, про опричнину в частности, не фантазировал и не претендовал па широкие обобщения социологического характера. Как летописец, он спокойно и точно сообщил огромное количество фактов, впервые извлеченных им из архивных и библиотечных первоисточников. Если в оценке царя Ивана и его политики Карамзин морализирует и борот на себя роль судьи, то его изложение пастолько ясно и добросовестно, что мы легко можем выделить из рассказа сообщаемые им ценные сведения и отвергнуть тацитов-скнй подход автора к историческим событиям. Нет надобности говорить и спорить о том, что Карамзин как историк устарел во многих отношениях, но по своей авторской добросовестности и по Неизменной воздержанности в предположениях и домыслах он до сих пор остается образцом, не досягаемым для многпх последующи историков, у которых пренебрежение к фактам, нежелание ВХ искать в источниках и обрабатывать соединяются с самомнением п с постоянными претензиями на широкие и преждевремен-::"в обобщении, не основанные на фактах.
Вместо того, чтобы, отправляясь от богатого наследства, остав-
ого Карамзиным, идти вперед, увеличивать запас прочно
овлепных фактов, совершенствовать методы исследования,
рять свой исторический кругозор и переходить постепенно
ее широким обобщениям, в послекарамзпиской исторпо-
начался разброд, претенциозная погоня за эффектными
РИВ, т. XXXI, стр. 155
широкими обобщениями, педооценка или просто неуважение к фактической стороне исторических событий.
В результате такого направления исторической науки интересная эпоха царствования Ивана IV представляется читателю менее ясной, чем это было при Карамзине. Историческое поле, если можпо так выразиться, оказалось загроможденным противоречивыми оценками и концепциями, приводящими читателя в недоумение. Эти прихотливые узоры «истовыми цветами по пустому полю» исторических фантазий дискредитируют историю как науку и низводят ее на степень безответственных беллетристических упражнений. В итоге историкам предстоит, прежде чем идти дальше, употребить много времени и сил только на то, чтобы убрать с поля исследования хлам домыслов и ошибок, и затем уже приняться за постройку нового здания.
С большой неохотой приходится взять на себя этот труд при ясном сознании, что результатом его будет нередко только отрп цание и опровержение чужих ошибок, а не поступательное движение вперед.
К. Д. Кавелин
«Дней Александровых прекрасное начало» породило поучительную для государственных деятелей концепцию личности и государственной деятельности царя Ивана, данную Карамзиным. Суровая реакция царствования императора Николая I вызвала ряд попыток писателей разного калибра и различной степени осведомленности реабилитировать царя Ивана в противовес отрицательной характеристике Карамзина. При всем разнообразии этих попыток в основе их лежали две основные идеи: возвеличение Ивана как государственного деятеля и оправдание-cxxl.пороков с точки зрения государственной пользы. При этом все положитель нов, что было сделано во время царствования Ивана, приписывали лично Ивану, а все отрицательные явления и события взваливали на шею «боярства», оправдывая тем самым опалы и казни грозного царя, хотя и жестокие, а иногда и несправедливые, но в конечном счете полезные. И делали это, не считаясь с хронологией и последовательностью событий; например, приписывали самому Ивану важные н разносторонние реформы 1547 -1556 гг.. когда Иван по молодости и неопытности не был способен стать самостоятельным государственным деятелем, а затем находился под влиянием своих советников, которые, как он выражался в послании к Курбскому, «сняли» с него всякую власть и оставили ему только честь председателя в Боярской думе.
Незнание фактов, неопрятное пользование известными фактами и крайняя небрежность умозаключений и вообще приемов изложения своих мыслей доходят до того, что относят ко времени царя Ивана или приписывают лично ему то, что было давно
совершено его дедом или отцом. Так было более ста лет тому назад, н то же продолжается до наших дней. Это дало повод вдумчивому историку А. Е. Преснякову сказать, что характер в сущность реформ середины XVI в. совершенно не вяжутся с укоренившимся в историографии мнением о боярском и княжеском засалив в годы малолетства Ивана. «Как это на первый взгляд ни странно,- заключает Пресняков свой отзыв о книге С. Ф. Платонова об Иване Грозном,- но 16-й век в русской истории можно назвать одним из наименее изученных ее периодов. С. Ф. Платонов, конечно, справедливо отмечает, что наша историография сделала весьма существенные успехи в изучении эпохи Грозного, но цельное представление о ней отсутствует. Одна из причин этого в неразработанности истории первой половины 16-го века и конца 15-го - времен Ивана и Василия 3-х, деятельности которых Грозный был продолжателем в завершителем» 4.
В личности и действиях царя Ивана так много отрицательного и темного, что для апологии их нужна была большая смелость *t и изворотливость. При незнании или умышленном игнорировании ** фактов апология превращалась в безответственную, ни для кого I не обязательную болтовню и плодила мнимо научную фантастику. ^Отсюда - целая литература так называемых «психологических» этюдов и портретов, которые вызывали у читателей недоумение гл своим несходством и в конце концов всем надоели. yi А. С. Грибоедом в своей бессмертной комедии осмеял сущест-wj вовавшую в его время претенциозную моду сочинять на разные Uj темы «философские» этюды вроде репетиловского «Взгляда и нечто». Дань этой модо отдал известный историк права и публицист К. Д. Кавелин. В 1846 г. он выступил в печати с талантливым этюдом под заглавием «Взгляд на юридический быт древней России» 5.
На фоне широчайших обобщений и бездоказательных общих фраз Кавелин, по считаясь с Карамзиным и М. П. Погодиным, которые очень невысоко оценивали личность и государственную деятельность Ивана, парадоксально сравнивает царя Ивана с Петром I. Оба они были, по мнению Кавелина, «благороднейшими и достойнейшими» представителями идеи государственности. Разница между «ими была только в том, что Петр I при огромном уме был натурой волевой и практической, а Иван IV был натурой поэтической, страстной, в которой богатое воображение но сочеталось с практичностью. Как и у Петра I, у Ивана были великие замыслы, а крушение их объясняется тем, что его окружала косная, своекорыстная и невежественная среда боярства, которая была неспособна и не хотела принимать великие замыслы
«Вока». Исторический сборник, Пг., 1924, стр. 181-182. Перепе*
Корсакова
им.Горьчого
С. В. Весе/ эвекий МГУ
чинений Кавелина, изд. под ред. проф.
царя и упорно ему противодействовала. Иван изнемог в бесплодной борьбе с этой средой и в конце концов сделался «ханжой, трусом ц тираном». «Иван IV так глубоко пал именно потому, что был велик»,- заканчивает Кавелин свою психологическую характеристику Иванае.
Поскольку характеристика Кавелина не основывалась ни на каких фактах и он не разъяснил читателю, в чем состояли вели-кие замыслы царя Ивана и какие государственные начала он безуспешно пытался найти, Кавелину нетрудно было противоречить самому себе и в столь же общих фразах через год говорить, что «Иван IV есть целая эпоха русской истории, полное и верное выражение нравственной физиономии народа в данное время» и что оп был «вполне народным деятелем в России» 7. Так писал Кавелин в 1847 г. в отзыве о диссертации С. М. Соловьева «История отношений между русскими князьями Рюрикова дома».
Идея о бездне падения, которая грозит великому человеку, заимствована Кавелиным у В. Белинского. В 1836 г. в рецензии на «Русскую историю для первоначального чтения» Н. Полевого Белинский писал: «Есть два рода людей с добрыми наклонностями: люди обыкновенные и люди великие. Первые, сбившись с прямого пути, делаются мелкими негодяями, слабодушниками; вторые - злодеями. И чем душа человека огромнее, чем она способнее к впечатлениям добра, тем глубже падает он в бездну преступления, тем более закаляется во зле. Таков Иоанн: это была душа энергическая, глубокая, гигантская». «...Это был падший ангел, который и в падении своем обнаруживает по временам и силу характера железного, и силу ума высокого» 8.
Легко заметить, что высказывания Кавелина бездоказательны, произвольны и противоречат фактам, известным еще в его время. От юриста с философским образованием, каким был Кавелин, можно было бы ожидать логичности рассуждений, но и в этом отношении Кавелип грешит.
Ему, конечно, было известно, что в годы отрочества и юности царя Ивана было проведено много крупных реформ в центральном и местном управлении, в области государственного хозяйства и в распределении налогового бремени, в реорганизации ратной службы и т. д. Всматриваясь в реформы середины XVI в., мы приходим к выводу, что все они довольно последовательно п разносторонне были направлены на то, чтобы преобразовать конгломерат «вотчин» московских великих князей в единое государство в собственном смысле слова.
Кому принадлежала инициатива этих реформ, кто их проводил в жизнь? На эти естественные вопросы Кавелин не отвечает, обхо-
6 К. Д. Кавелин. Собрание сочинений, т. I. СПб., 1897, стр. 47.
7 Там же, стр. 400.
8 В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. II. СПб., 1900, стр. 442, 444.
дит их и вместо того говорит о великих замыслах Ивана, не выясняя читателю, в чем они выражались. Ведь сам Иван в «По-слапии к кн. Курбскому» говорит, что в это время бояре лишили ого всякой власти и делали все, что им было угодно. Возможно, что Иван по своему обыкновению преувеличивал роль бояр, но почему в полемике с Курбским он ничего не говорит о своих государственных замыслах, которых бояре будто бы не понимали и которым не сочувствовали? Почему с 1560 г., когда возмужавший Иван взял власть в своп руки и освободился от непрошенных советов своих невежественных советников, «боярская среда» стала косной, невежественной, неспособной понимать общегосударственные интересы? Все эти естественные недоуменные вопросы Кавелин обходит.
В общем полет Кавелина в стратосферу фантазии настолько противоречит фактам и логике, что его высказывания можно было бы без сожаления сдать в архив историографических курьезов, ели бы они не имели успеха и не оказали заметного влияния на последующих историков.
Кажется, можно довольно удовлетворительно объяснить причины успеха высказываний Кавелина. По вопросу об опричнине Кавелин в том же этюде писал: «Это учреждение, оклеветанное современниками и непонятое потомством, не bhvihpho Иоанну, как думают некоторые, желанием отделиться от русской земли, Противопоставить себя ей... Опричнина была первой попыткой Создать слубежное дворянство и заменить им родовое вельможество, па место рода, кровного начала, поставить в государствен-пом управлении начало личного достоинства»9. Попытка оказа-1ась неудачной, но виповат в этом не царь, а боярская среда, Которая не понимала великих замыслов царя и по своему своекорыстию оказывала ему только противодействие.
Итак, можно сказать, что царь Иван предполагал при помощи ipinmiiHbi открыть дорогу безродным талантам, в интересах (Гдарства оттеснить на второй план бездарных представителей йдовой знати. Нет надобности много говорить, что и это выска-юапне Кавелина голословно и не подтверждается фактами. Но [впоху реформ Александра II и нарождения «мыслящего проле-|риата» Писарева эта идея широкой дороги, открытой талан-независимо от происхождения, оказалась как нельзя более Гати и обеспечила успех мнению Кавелина в кругах либераль-)В и революционной интеллигенции. С другой стороны, кавелин-восхваленпе самодержавия находило самый благожелатель-прием в кругах консерваторов и реакционеров. Так выска-liunt Кавелина могли отвечать вкусам самых разнообразных Дрелей, и это обеспечило им едва ли заслуженный успех *.
К. Д. Кавелин. Собрание сочинений, т. I, стр. 52-53.
М. П. Погодин
Большой любитель и знаток первоисточников, ученый острого, реалистического и трезвого ума, человек, лишенный (к счастью или несчастью для него) всякой фантазии, М. П. Погодин в 20-х годах, вскоре после выхода в свет «Истории государства Российского», выступил с возражениями против некоторых мнений Карамзина. Много позже Погодин выступил с возражениями против С. М. Соловьева (не имея возможности пересмотреть статьи Погодина, цитирую его по Н. К. Михайловскому) 10.
Вопреки Соловьеву Погодин отказывался признать Ивана крупным и оригинальным государственным деятелем. В преобразовании вотчины московских государей на новых началах Иван III сделал неизмеримо больше нового и полезного, чем его внук. Бесспорно, что в многолетнее царствование Ивана IV было совершено много великого, но можно ли приписывать это Ивану? Воспитание его было очень ненормальное и в.общем скверное, образование - беспорядочное. Как можно предполагать, чтобы Иван в возрасте 17-20 лет вдруг стал большим государственным преобразователем? «Он мог оставить прежний буйный образ жпзни, мог утихнуть, остепениться, заняться делом, соглашаться на предлагаемые меры, утверждать ИХ - вот и все; но чтобы он мог вдруг понять необходимость в единстве богослужения, отгадать нужды и потребности народные, узнать местные злоупотребления, найти противодействующие меры, дать нужные правила касательно суда, например, об избрании целовальников и старост в городах и т. д.,- это ни с чем не сообразно». В это время реформ Иван был под влиянием своих советников, а когда влияние пропало, то в последние 25 лет жизни Ивана нельзя указать никаких законов и указов и вообще действии правительства, в которых проявлялся бы государственный ум правителя и понимание требований народной жизни, которые видны в первые годы его царствования. После 1560 г. в деятельности Ивана «нет ничего, кроме казней, пыток, опал, действий разъяренного гнева, взволнованной крови, необузданной страсти», и не видно никаких государственных замыслов и планов, а вместо них - разделение государства на опричнину п земщину, странный эпизод с поручением земщины крещеному татарину Симеону Бекбулатовичу и бесконечные казни. «Что есть в них высокого, благородного, прозорливого, государственного? Злодей, зверь, говорун-начетчик с подъяческим умом - и только. Надо же ведь, чтобы такое существо, потерявшее даже образ человеческий, не только высокий лик царский, нашло себе прославителей» п.
10 Н. "К. Михайловский. Иван Грозный в русской литературе. Напечатано впервые в 1891 г. и перепечатано в собрании сочинений Н. К. Михайловского, т. VI.
11 Н. К. Михайловский. Полное собрание сочинений, т. VI. СПб., 1909, стр. 160-161.
1 Возражения Погодина Соловьеву ценны четкой постановкой основной проблемы исследования царствования Ивана Грозного, исторического значения его личности и связи эпохи царя Ивана с предшествовавшими княжениями - Ивана III и Василия III.
С. М. Соловьев
Основная исследовательская работа С. М. Соловьева, диссертация «История отношений между русскими князьями Рюрикова дома», по содержанию и времени исследуемых явлений очень далека от царствования Ивана Грозного. Историей образования Московского государства Соловьев специально не занимался и излагает ее только в своей многотомной «Истории государства Российского». Поэтому в VI томе его «Истории» сравнительно мало нового даже для своего времени, мало самостоятельных суждений, и главным содержанием его высказываний является полемика с мнениями предшественников. Поэтому изложить взгляды i Соловьева ясно и коротко - задача нелегкая. С другой стороны, Соловьев не любил широких обобщений кавелинского типа, перегружал изложение множеством старых и новых сырых материа-;?* ЛОВ, передавая их читателю с рук на рукп зачастую без всяких ■ обходимых комментариев, и слишком поспешно выпускал том М томом своей «Истории», чтобы устранять неувязку частей п даже противоречия отдельных высказываний.
В рассказе о царствовании Ивана IV Соловьев возвращается
СВООИ излюбленной идее - к вековой борьбе в истории Руси
/дарственных начал» с пережитками родового быта. По су-
ГВу это не бытовые явления, а юридические понятия. Но, как
Стно, Соловьев не обладал юридической подготовкой и предо-
читатслю самому вкладывать содержание в употребляв-
нм термины. Кавелпн в своем отзыве на VI том «Истории»
1Ы>ва указывал, между прочим, что родовой быт первобыт-
■ародов весьма мало имеет общего с родовыми отношениями
Рюрикова дома, а последние имеют очень мало общего с
[■ааываомыми пережитками родового быта XVI в. В XV-
в. мы имеем дело не с родовым бытом и не с родами, а с
и фамилиями, и понятие родовитости боярина XVI в.
Инчого общего с родовым бытом.
Соловьева все события царствования Ивана сводятся к борь-
ИДОарствеиных начал с родовым бытом. К сожалению, весь
ЯМ О «последней отчаянной битве», которую государствен-
МЧАЯа дали при царе Иване родовому быту, лишен у
Всякой конкретности, битва «декретируется», но не
показывается на фактах. В частности, Соловьев не говорит, кто, собственно, был представителем и проводником государственных начал. Об этом Соловьев предоставляет догадываться самим читателям.
В оценке личности грозного царя Соловьев не менее строг и беспощаден, чем Карамзин, но какую роль играл царь в упомянутой «последней отчаянной битве», не видно за общими фразами вроде «государство складывалось», «новое сводило счеты со старым» и за лениво-небрежным изложением.
Особенно ярко это сказалось в заключительной главе VI тома. В IV главе Соловьев говорит об опричнине, затем следуют главы: «Полоцк», «Стефан Баторнй», «Строгановы и Ермак». В последней главе после рассказа о завоевании Сибирского царства он как бы вспомнил о выводах и решил побеседовать непринужденно с читателем об Иване вообще.
После высказанных выше замечаний не будет неожиданностью, что конечные выводы и оценки Соловьева оказываются взятыми из области морали, а не из сферы вопросов торжества государственных начал. Полемизируя на два фронта, т. е. с апологетами царя Ивана и с ее противниками, Соловьев претендует на роль беспристрастного судьи и довольно наивно объясняет причину существовавших в его время разногласий: «Эти два противоположные мнения проистекали из обычного стремления дать единство характерам исторических лиц; ум человеческий не любит живого многообразия, ибо трудно ему при этом многообразии уловить и указать единство, да и сердце человеческое не любит находить недостатков в предмете любимом, достоинств - в предмете, возбудившем отвращение». «Так случилось с Иоанном IV: явилось мнение, по которому у Иоанна должна быть отнята вся слава важных дел, совершенных в его царствование, ибо при их совершении царь был только слепым, бессознательным орудием в руках мудрых советников своих - Сильвестра и Ада-шева» 12.
Далее Соловьев, забывая об обобщающем характере своих выводов, опровергает подробными цитатами из источников это мнение и заключает: «Но если, с одной стороны, странно желание некоторых отнять у Иоанна значение важного самостоятельного деятеля в нашей истории; если, с другой стороны, странно выставлять Иоанна героем в начале его поприща и человеком постыдно робким в конце, то более чем странно желание некоторых оправдать Иоанна; более чем странно смешение исторического объяснения явлений с нравственным их оправданием. Характер, способ действий Иоанновых исторически объясняется борьбою старого с новым, событиями, происходившими в малолетство
12 С. М. Соловьев. История России с древнейших времен, т. VI. СПб., изд. «Общественная польза», стр. 328.
царя, во время его болезни и после; но могут ли они быть нравственно оправданы этою борьбою?..» 13.
Затем, после рассуждения о свободе человеческой воли, Соловьев дает заключительный аккорд: «Человек плоти и крови, он не сознал нравственных, духовных средств для установления правды и наряда, или, что еще хуже, сознавши, забыл о них; вместо целения он усилил болезнь, приучил еще более к пыткам, кострам п плахам; он сеял страшными семенами - и страшна была жатва: собственноручное убийство старшего сына, убиение младшего в Угличе, самозванство, ужасы Смутного времени! Не произнесет историк слова оправдания такому человеку; он может произнести только слова сожаления, если, вглядываясь внимательно в страшный образ, под мрачными чертами мучителя подмечает скорбные черты жертвы; ибо и здесь, как везде, историк обязан указать на связь явлений; своекорыстием, презрением общего блага, презрением жизни и чести ближнего сеяли Шуйские с товарищами: вырос Грозный» 14.
Поскольку «историческое объяснение явлений» у Соловьева довольно слабо и часто спорно, поскольку государственные нача-| Да, проводником которых, как кажется, Соловьев считал главным Образом самого царя, а не его советников, очерчены в очень неясных чертах, все заключения Соловьева сводятся к рассуждению: «О одной стороны, нельзя не сознаться, а с другой стороны, нельзя ■в признаться».
Карамзин последовательно и прочно стоял на оценке личности и деятельности царя Ивана с точки зрения морали и без премии на бесстрастие летописца, который «не ведает ни правых, виновных» и излагает события, «не мудрствуя лукаво». Солопь-осложиил задачу историка обязанностью давать «историческое icncirae явлений», но так как последняя задача неизмеримо ипее морализирования и выполнена Соловьевым неудовлетво-1Ьно, конечный вывод Соловьева получил характер полу-шдатольного приговора историка, как будто беспристрастного, В действительности не только не разрешившего всех существен-■опросов темы, но не поставившего даже вопросов дальней-болое углубленного исследования сложного процесса пре-Доил вотчины московских великих князей в государство в рилом смысле слова, что составляет главное содержание nili Ивана III, его сына Василия и внука, царя Ивана*. Man кажется, что было бы неуважением к памяти С. М. Со-замалчнвать некоторую устарелость его исторического прении и методов работы, равно как и небрежность пзло-ИО, отмечая эти недостатки, нельзя не быть благодарным богатую сокровищницу сообщенных им фактов и за
"at Соловьев. История России с древнейших времен, т. VI,
множество мыслей, иногда весьма полезных, и метких замечаний, разбросанных в его многотомной и многословной «Истории России». Эти положительные стороны труда Соловьева были как бы арсеналом, из которого брали оружие последующие историки самых различных направлений, будили историческую мысль и в коночном счете принесли большую пользу русской исторической науке.
Ниже, при изложении своего исследования, мне не раз придется приводить и разбирать высказывания Соловьева по частным вопросам времени царя Ивана.
В. О. Ключевский
В. О. Ключевский лучше, чем кто-либо из его предшественников, был подготовлен к пониманию эпохи Ивана Грозного. Его первая работа о «Сказаниях иностранцев как историческом источнике» предохраняла его от излишнего доверия и злоупотребления этим важным источником, в чем были повинны все историки, начиная с Карамзина. Большая исследовательская работа о «Житиях святых как историческом источнике» дала Ключевскому большие познания в области духовной культуры Руси и умение читать и понимать памятники древней письменности. Докторская диссертация Ключевского была большим исследованием социального строя Московской Руси, и в частности боярства. Наконец, небольшая, но содержательная монография о земских соборах впервые познакомила читателей с организацией и историческим значением этого важного учреждения. К сожалению, взгляды Ключевского на время царя Ивана были изложены им в университетском «Курсе русской истории», в котором ему приходилось быть кратким и дать общую схему, не излагая фактов, которые, как он предполагал, известны слушателям. Поэтому его высказывания иногда производят впечатление бездоказательных, тогда как в действительности они были плодом большого труда над первоисточниками и напряженной работы исследовательской мысли.
Со многими высказываниями Ключевского можно не соглашаться, и в дальнейшем я постараюсь отметить слабые места его заключительной характеристики Ивана, но бесспорной заслугой Ключевского следует признать то, что он решительно отказался от «умозрительных изъяснений» психологического свойства и морализирования. Это вовсе не значило, что он игнорировал психологию исторических личностей или не имел своих симпатий и представлений о морали, но он не вводит этих элементов в свое изложение, находя их излишними. Он излагает факты, рассказывает читателю о результатах своего исследования первоисточников, делится с ним своими размышлениями и выводами и предо-
ставляет ему самому дать моральную оценку исторических собы тий и лиц.
Чтобы понять Ключевского, необходимо все время внимательно следить за ходом его мыслей, изложенных в разных местах лекций «Курса русской истории» и в «Боярской думе».
Впервые об опричнине В. О. Ключевский высказался в исследовании о «Боярской думе», вышедшем в 1880 г. При переиздании «Боярской думы» глава об опричнине воспроизведена, по-видимому, без изменений, но в печатном «Курсе русской истории», во II томе, вышедшем в 1906 г., В. О. Ключевский высказал об опричнине несколько существенных мнений, весьма отличных от того, что было сказано им в «Боярской думе». Едва ли возможно выяснить постепенную эволюцию взглядов Ключевского на опричнину. Поэтому я буду говорить только о «последнем слове» В. О. Ключевского в тех формулировках, которые мы находим во II томе «Курса русской истории».
Ключевский высказал об опричнине несколько очень хороших мыслей, и если они не оказали соответствующего влияния на 1 историографию вопроса, то это объясняется слишком общей формулировкой и присущей Ключевскому афористичностью высказываний без необходимого подтверждения фактами.
Определив опричнину как «пародию удела», Ключевский говорит: «Опричнина получила значение политического убежища, куда хотел укрыться царь от своего крамольного боярства». «Итак, опричнина явилась учреждением, которое должно было ограждать личную безопасность царя. Ей указана была политическая цель, для которой не было особого учреждения в существовавшем московском государственном устройстве...» 15.
Бесспорно, что первым и главным назначением Опричного двора было обеспечить личную безопасность царя, служить «политическим убежищем», как выразился Ключевский, но совершенно неверно, что в строе Московского государства не было соответствующего учреждения. В данном случае Ключевскому не Хватало знания того же, что и другим историкам, писавшим об опричнине, а именно знания структуры и роли в строе Московского государства Государева двора, из которого царь Иван в 565 г. выделил себе Особый или Опричный двор, устроив его по-образцу старого Государева двора.
Срсударев двор^- исконное учреждение русских князей. XII в. княжеский* двор состоял из старшей дружины (советнп-ов, воевод и соправителей князя) и из младшей дружины (гри-ей и отроков, живших во дворе князя в качестве дворовых слуг -телохранителей). Двор московских князей состоял из двух неявных частей. Высшие чины, начиная от боярина и кончая"
15 В. 0. Ключевский. Курс русской истории, ч. П. М., 1937. стр..
стряпчими, соответствовали старшей дружине киевских князей. Это были постоянные советники князя, воеводы и головы его ратных сил, соправители и помощники княжеского центрального и местного управления. По приблизительным расчетам, в середине XVI в. дворян в этих чинах было человек 600. Приблизительно четыре пятых двора служили в низшем чине - в жильцах. Это - молодшая дружина московских князей. Их было до 2400 чел. Как показывает их название, они жили во дворе московского государя и, сменяясь по третям или четвертям, несли охрану государя, его семьи и всех дворцовых зданий, исполняя при случае те или иные мелкие поручения. В походах жильцы были рядовыми так называемого «государева полка». Таким образом, жильцы были, во-первых, телохранителями князя, дворовыми слугами, а затем как бы гвардией.
Указ об опричнине, изложенный в официальной летописи, говорит определенно, что недоверие царя и опасение за личную безопасность вызвали не одни княжата и бояре, а весь старый Государев двор в целом." По традиции, утвердившейся в историографии, Ключевский говорит, что опричнина должна была служить убежищем от «крамольного боярства», что назначением ее было истребить крамолу «преимущественно в боярской среде». В действительности мы знаем, что царь Иван покинул кремлевский дворец своих предков, построил себе в Москве на Воздвиженке особый дворец со всеми службами, а в Александровой слободе устроил укрепленный лагерь, убежище в подлинном смысле слова. В Опричном дворе он учредил не только все чины по примеру старого Государева двора, но и все служебные дворцы (Хлебный, Кормовой и Сытный), набрав в нпх новый персонал.
Таким образом, ясно, что первый вопрос, естественно возникающий у нас,- как и почему царь Иван утратил веру в старый Государев двор, назначением которого искони было обеспечение личной безопасности князя, и пришел к мысли искать этой безопасности и убежища в «пародии удела», в Особом или Опричном дворе? Перед этим вопросом Ключевский останавливается с некоторым недоумением: «Легко видеть, как и для чего она (т. е. опричнина.- [С. В.]) возникла, но трудно уяснить себе, как могла она возникнуть, как могла прийти царю самая мысль о таком учреждении». «Довольно трудно понять ее политический смысл», так как опричнина «не отвечала на политический вопрос, стоявший тогда на очереди» 16, и не разрешала назревших противоречий в строе Московского государства.
Чтобы ответить на эти недоуменные вопросы, Ключевский за недостатком фактов, которых он не мог исследовать самостоя-
16 В. О. Ключевский. Курс русской истории, ч. II, стр. 191-192. 26
тельно, прибегает в очень широкой степени к общим рассуждениям.
«Домашние недоразумения» и столкновения Сильвестра и Алексея Адашева с родственниками царицы Анастасии, а «частью несогласие в политических взглядах охладили царя к его избранным советникам». Болезнь и смерть царицы произвели окончательный разрыв, после которого Иван остался одиноким. «Нервный и одинокий Иван потерял нравственное равновесие, всегда шаткое у нервных людей, когда они остаются одинокими» 17.
Далее Ключевский, минуя четырехлетний период (1560- 1564 гг.) опал и казней, переходит прямо к рассказу об учреждении опричнины. Между тем именно за эти четыре года столкновения царя с его дворянами, со старым Государевым двором в целом, а не только с «боярством» достигли такой остроты и напряженности, что он утратил не только нравственное равновесие, но и самообладание и стал искать безопасного убежища за пределами старого двора. Объяснить такое глубокое расхождение одними личными качествами и переживаниями царя Ивана было, конечно, невозможно, и Ключевский сделал попытку выяснить противоречия политического строя Московского государства, на почве которых разразился многолетний и кровавый конфликт царя с его «боярством», т. е., правильнее сказать, с дворянами, правящей вершиной класса служилых землевладельцев.
Основное противоречие, по мнению Ключевского, состояло в том, что Московское государство было абсолютной монархией с аристократическим правящим аппаратом или персоналом. Характер исторнчески сложившейся неограниченной царской власти «не соответствовал свойству правительственных орудий, посредством которых она должна была действовать». Противоречие нарастало незаметно, пока, наконец, царь и боярство «не почувствовали себя в неловком положении и не знали, как из него выйти. Ни боярство не умело устроиться и устроить государственный порядок без государевой власти, к какой оно привыкло, ни государь не знал, как без боярского содействия управиться со своим царством в его новых пределах. Обе стороны не могли ни ужиться одна с другой, ни обойтись друг без друга. Не умея ни поладить, ни расстаться, они попытались разделиться, жить рядом, но не | вместе. Таким выходом из затруднения и была опричнина» 18.
Попытка Ивана найти выход из неудобного положения путем разделения государства на земщину и опричнину оказалась совершенно неудачной. «В беседах с приближенными иноземцами царь неосторожно признавался в намерении изменить все управление страной и даже истребить вельмож. Но мысль преобразовать *■ управление ограничилась разделением государства на земщину и
17 В. О. К л ю ч е в с к п й. Курс русской пстории, ч. II, стр. 184.
18 Там же, стр. 192-193.
опричнину, а поголовное истребление боярства осталось нелепой мечтой возбужденного воображения» хотя бы потому, что заменить его было нечем и пекем 19.
«Во всяком случае, избирая тот или иной выход, предстояло действовать против политического положения целого класса, а не против отдельных лиц. Царь поступил прямо наоборот: заподозрив все боярство в измене, он бросился на заподозренных, вырывая их по одипочке, но оставил класс во главе земского управления; не имея возможности сокрушить неудобный для него правительственный строй, он стал истреблять отдельных подозрительных или ненавистных ему лиц» 20. «В этом состояла политическая бесцельность опричнины: вызванная столкновением, причиной которого был порядок, а не лица, она была направлена против лиц, а не против порядка» 21. Если бы боярство имело действительно какие-либо политические притязания, покушалось крамольно на царское самодержавие, то царь должен был бы направить свои удары «исключительно на боярство, а он бил не одних бояр и даже не бояр преимущественно». «Вопрос о государственном порядке превратился для него (т. е. царя.- [С. В.)) в вопрос о личной безопасности, и он, как не в меру испугавшийся человек, начал бить направо и налево, не разбирая друзей и врагов». «Опричнина, выводя крамолу, вводила анархию, оберегая государя, колебала самые основы государства. Направленная против воображемой крамолы, она подготовила действительную» 22.
Так Ключевский подошел очень близко к самой сути кровавой трагедии царствования Ивана и высказал две глубокие мысли, которые, к сожалению, не оказали соответствующего их значительности влияния на последующую историографию вопроса. Между тем углубленное исследование источников, неизвестных Ключевскому, дает возможность развить, исправить в некоторых деталях и дополнить его высказывания.
На вопрос, почему попытка царя Ивана разрешить назревшие противоречия на деле свелась к истреблению лиц и «подействовала сильнее на нервы и воображение современников, чем на государственный порядок», Ключевский говорит, что во многом «виноват личный характер» Ивана. И дело не столько в нервности и нравственной неуравновешенности царя Ивана, сколько в том, что он не был «политическим дельцом», у него не было «практического такта, политического глазомера, чутья действительности». Так выражался Ключевский в заключительной оценке личности и царствования Ивана *.
19 В, О. Ключевский. Курс русской истории, ч. II, стр. 193.
22 Там же, стр. 196-198.
С. Ф. Платонов
Никакое остроумие не может заменить или возместить незнание фактов. Эту бесспорную истину историки склонны нередко забывать. В истории есть вопросы, по которым источников так мало, что исследователю по необходимости приходится восполнять рассуждениями недостаток фактов. На нет и суда нет. Но совершенно иначе должны были бы относиться к историку, когда источников много, п только недосуг, самонадеянность пли просто исследовательская лень порождают у историка соблазн отделаться остроумными и эффектными обобщениями.
Работы С. Ф. Платонова о литературных памятниках и о событиях Смутного времени настолько ценны как прекрасные образцы исследовательской мыслп, что вовсе не будет неуважением к его репутации сказать, что вводные главы его «Очерков по истории Смуты», и в частности глава об опричнине, являются не самостоятельными исследованиями, основанными на изучении старых и новых источников, а попыткой дать обобщения современных ему достижений исторической науки, какие приходится делать профессорам университетов при чтении общего курса русской истории.
В погоне за эффектностью и выразительностью изложения лекций С. Ф. Платонов отказался от присущей ему осторожности мыслп и языка и дал концепцию политики царя Ивана, настолько переполненную промахами и фактически неверными положениями, что поставил критиков его построений в весьма неловкое положение: опровержение всех ошибок может наскучить читателю, а главное, показаться ему неприличной и ненужной попыткой подорвать задним числом научную репутацию всеми уважаемого и высоко ценимого ученого.
Критика концепции Платонова необходима еще потому, что Гона имела большой успех п в упрощенном, как это обыкновенно бывает, виде перешла в общие курсы в учебники.
С. Ф. Платонов, определив неточно и частью неверно территорию опричнины, писал: «В центральных областях государства | для опрпчнпны были отделены как раз те местности, где еще существовало на старых удельных территориях землевладение княжат, потомков владетельных князей» 23. Ниже Платонов прибавлял: «Если мы будем помнить, что в опричное управление были f введены, за немногими и незначительными исключениями, все те места, в которых ранее существовали старые удельные княжест-| ва, то поймем, что опричнина подвергла систематпческой ломке Р;.вотчинное землевладение служилых княжат вообще, на всем его ^пространстве» 24.
Е-.-; 2з q ф Платонов. Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. СПб., 1901, стр. 110. 24 Там же, стр. 111.
Если мы возьмем территорию Московского государства времени царя Ивана, то увидим в ней следующие части:
1. Уезды, которые всегда входили в состав московского великого княжения и никогда не бывали в уделах. Таковы уезды: Московский, Коломенский, Переяславский, Юрьевский, Костромской, Владимирский, Муромский.
2. Вторую категорию составляют уезды великого княжения, которые обыкновенно бывали в уделах за князьями московского дома. Таковы уезды: Серпуховской, Боровский, Верейский, Мало-ярославецкий, Можайский, Звенигородский, Рузский, Волоколамский, Дмитровский, Угличский, Галицкий.
В уездах этих двух категорий не было и не могло быть княженецких старинных вотчин. Между тем в опричнине побывали из первой категории Костромской и Переяславский уезды, а и* второй - Верейский, Можайский, Галицкий и Дмитровский.
Побывали в опричнине Бежецкая и Обонежская пятины Новгорода, в которых не только княженецких, но и вообще никаких частных вотчинных земель не было.
Посмотрим районы бывших независимых княжеств, в которых могли быть остатки старинных вотчин княжат. Не прошли через опричнину территории княжеств: Рязанского, Оболенского, Ста-родубского, Ростовского, Тверского и Белозерского.
Относительно Рязанского княжества следует сказать, что там княженецких вотчин не было совсем, так как удельные князья Пронские лишились своих вотчин еще в XV в., а рязанские князья утратили их после бегства в Литву в 1521 г. последнего-рязанского князя Ивана Ивановича.
Сильно размножившиеся белозерскне князья растеряли большую часть своих вотчин еще в XIV-XV вв. Насколько известно, последним из белозерских князей, владевших старинной вотчиной, был князь Комский, который в 1559 г. продал свою вотчину на р. Кеми Кириллову монастырю. У некоторых белозерских князей, например Ухтомских и Белосельских, были вотчины а. Пошехонье, вероятно, купленные или полученные в приданое от ярославских князей, но эта часть Пошехонья в опричнине не была, и Ухтомские свободно распоряжались остатками своих вотчин.
Платонов показывал Ростов в числе городов опричнины. По-видимому, это ошибочное мнение основано на словах Таубе и; Крузе и на том, что после отставки опричнины Ростов был в числе так называемых дворовых городов. Но, во-первых, дворовые города после опричнины вовсе не то же самое, что бывшая опричнина, во-вторых, и это самое важное, мы не имеем в источниках даже косвенных указаний на то, чтобы ростовцы, и в том числе-княжата, подвергались выселениям. Пока не будут найдены прямые указания на это, мы не имеем оснований причислять Ростов: к городам опричнины.
Бывшая территория Тверского княжества разделилась на четьь ре уезда - Тверской, Кашинский, Клинский и Старпцкий, к которым позже прибавились уезды Зубцовский и Холмский. Здесь, только в Тверском уезде, в Микулине, сохранилось несколько сел князей Телятевских Мпкулинских. Но... Тверской уезд в опричнине ие был, а Телятевские служили в опричнине. Старица и Холм попали в опричнину как части старицкого удела князей московского дома, и в них старинных вотчин тверских князей не было со времени ликвидации в 1485 г. Тверского княжения.
Нет никакого сомнения, что районами, в которых сохранилось наибольшее количество княженецких вотчин, были небольшая территория бывшего Оболенского княжества и довольно обширная территория Стародубского княжения. Оба эти района в опричнине не были. В статье о монастырском землевладении во второй половине XVI в. я показал, что стародубские князья до опричнины, во время ее существования и после ее отставки владели и свободно распоряжались своими прародительскими вотчинами. Что касается оболенских князей, то у меня подробно рассказано, что из всех княжеских родов, пострадавших от опал царя Ивана, Оболенские по количеству и значительности жерств занимали, бесспорно, первое место. Между тем, несмотря на это, они сохранили весьма значительное количество своих владений, и не только при опричнине и после нее, но даже в XVII в.
Итак, после проверки утверждений С. Ф. Платонова оказывается, что в опричнине побывали только два района бывших княженецких вотчин - Суздаль и Ярославль. Но и здесь вопрос представляется совсем не таким простым, как полагал Платонов, упустивший из виду прямые указания летописей о том, что яро-лавскпе князья и многие суздальские лишились своих вотчин еще XV в., и великий князь Иван сделал это, не прибегая к помощи прнчнины. При массовом выселении ярославских князей в 463 г. при ликвидации Ярославского княжения некоторым из них далось сохранить свои вотчины, и в 1504 г. великий князь Иван своей духовной грамоте, а в 1570 г. царь Иван в проекте духовой завещали своим наследникам не вступаться в те вотчины ославских князей, которые они оставили за ними. Что касается суздальских князей, то из них В. Барабашин слу-ил в опричнине, а Шуйские хотя и не служили, но неизменно ользовались благоволением царя Ивана, и никто из них не по-радал от опал царя. Можно ли после этого говорить, что зачис-ение Ярославля и Суздаля в опричнину было сделано для того, обы выселить нескольких княжат из их старинных родовых езд? Как будто Иван не мог этого сделать, не выселяя одновре-ённо из уездов многие сотни рядовых помещиков и вотчинников, одобная идея могла прийти в голову только совершенно поло-ому человеку.
Между тем С. Ф. Платонова никак нельзя упрекнуть в том, что он считал царя Ивана полоумным. Совсем наоборот, Платонов хороню понимал, насколько безнадежна попытка реабилитировать Ивана как человека. Поэтому он пустил в ход все свое остроумие, чтобы превознести Ивана как государственного деятеля, осмыслить его действия во что бы то ни стало.
Плодом этого обходного маневра реабилитации монархизма и явилась знаменитая концепция С. Ф. Платонова. Успех этой мни-монаучпой концепции тем более непонятен, что она оказалась большим шагом назад по сравнению с той оценкой опрпчшшы и вообще государственной деятельности царя Ивана, которую дал другой историк, не менее авторитетный и не менее хорошо осведомленный, чем Платонов,- В. О. Ключевский.
Таким образом, направленность опричнины против старого землевладения бывших удельных княжат следует признать сплошным недоразумением Об этом, может быть, не стоило бы так много говорить, если бы с ним не было связано другое утверждение С. Ф. Платонова, которое тоже направлено к тому, чтобы осмыслить и реабилитировать опричнину. Я имею в виду его характеристику бывших удельных князей как могущественных феодалов, сохранивших некоторые права полузависимых владетельных государей, и составлявших в классе привилегированных служилых землевладельцев особую категорию лиц с интересами, во многих отношениях враждебными интересам прочих титулованных и нетитулованных землевладельцев. Для времени царя Ивана такой взгляд на княжат следует признать запоздалым лет на сто.
Дело в том, что за последние два десятилетия XV в. великий князь Иван лишил всех княжат прав владетельных государей: права суда, дани и полной независимости от наместников и волостелей. Насколько известно, право суда и дани и полная независимость были оставлены только за князьями Пенковыми, старшими представителями рода ярославских князей. Последний представитель фамилии Пенковых кн. Иван Васильевич Пенков умер в 1562 г.
Затем С. Ф. Платонов упустил из виду, что Судебник 1550 г. определенно запретил детям боярским, не получившим полной отставки, поступать на службу к владыкам п частным лицам. Платонов ссылается на писцовые книги Тверского уезда 1540 г. в доказательство того, что вотчинники при желании могли поступить на службу к владыкам, боярам и княжатам или никому не служить. Между тем в том же 1550 г. состоялся указ, запрещавший митрополиту и владыкам принимать к себе на службу детей боярских без особого разрешения царя. А в ближайшие годы, в связи с уложением 1556 г. о кормленьях и службе с земли, служба с земли стала обязательной и все землевладельцы лишились права никому не служить или служить княжатам, боярам и другим
крупным землевладельцам. Этот большой удар по пережиткам феодализма был сделан задолго до опричнины, не царем Иваном, который по молодости не мог иметь никаких государственных Вамыслов. И вообще опричнина не имела никакого отношения к,8тим действительно важным государственным преобразованиям. Если дело обстоит так, то естественно возникает вопрос, на Чем же основано мнение, общепринятое в исторической литературе, о том, что княженецкое землевладение перед опричниной представляло большую силу и что царь Иван, учреждая опричнину, поставил себе цель искоренить землевладение княжат и сломить таким образом остатки феодализма, несовместимые с царской властью и интересами государства.
Источниками подобных представлений были, по-видимому, некоторые высказывания Флетчера и кн. Курбского, принятые на веру без надлежащей критики и осмотрительности.
В рассказе о казни князей Михаила Воротынского и Никиты Одоевского Курбский, не зная причины казни, сообщает, что царь подучил беглого холопа кн. Воротынского донести на своего господина и обвинял Воротынского в том, что он намеревался убить царя при помощи чародейства и «баб шепчущих». При этом Курбский высказал предположение: «А мню, научен от него (холоп.- [С. В.], бо еще те княжата были на своих уделех, и велия отчины под собою имели: околико тысящ с них почту воинства было слуг их» 2о. По словам Курбского, Одоевский умер от пытки, а Воро-"тынскпй чуть жпвой был послан на Белоозеро, но умер по дороге. I Ясно, что Курбский, не имея верных и точных сведений о рпчинах казни указанных лиц, доверился слухам и лишний раз рорвал свой гнев на царе Иване, обвиняя его в корыстных побуж-"енпях.
Сообщение Курбского о том, что указанные княжата имели оры и несколько тысяч слуг, страдает, несомненно, большим реувелнченпем, даже если к слугам причислять обозную при-лугу, которая не входила в состав «двора» пли «почта». Но не удем об этом спорить, а отметим только то, что Курбский имел виду только этих двух князей и вовсе не думал распространять у характеристику на всех русских княжат. Мы знаем, что дельными в собственном смысле слова в это время были: Михаил оротынскпй, Владимир Андреевич, Гедиминовичи И. Д. Бель-"ий (умер в 1571 г.) и Мстиславский и валашский воеводпч лександр Богданович. По размерам своих владений эти князья ояли так высоко над массой рядовых русских княжат, что прп-енять к последним явно преувеличенную оценку двора кн. Вороненого совершенно невозможно. Между тем С. Ф. Платонов
25 РИБ,т. XXXI, стр. 288. | Почт - польско-литовский термин для определения того, что в Москве " швали боярским двором слуг и послужильцев.
С. Б. Веселовскнй
в своей характеристике княжат как противников царя исходит именно из указанного сообщения Курбского, не подозревая и не делая различия между рядовыми княжатами и последними остатками удельного строя.
Как можно видеть, приведенное высказывание Курбского совершенно не пригодно для обоснования концепции о принципиальной борьбе царя Ивана против могущественных врагов государства - княжат.
Крупная и яркая личность царя Ивана Грозного, историческая значительность событий его царствования и, в частности, его опричнина с многочисленными опалами и казнями произвели глубокое впечатление на современников и ближайших потомков. Ни одна, кажется, эпоха русской истории до Петра I не оставила нам такого большого количества источников, отечественных и иностранных, как царствование Ивана IV.
И много позже, когда трагическая личность грозного царя и его время отошли в область истории, они неизменно привлекали к себе внимание не только историков, но и поэтов, писателей, художников, композиторов, публицистов и популяризаторов исторических знаний. Надо, однако, признать, что этот повышенный интерес широких кругов читателей к царю Ивану и его времени едва ли был полезен для исторической науки.
Отыскивать новые источники, подвергать их необходимой предварительной критике и обрабатывать, терпеливо устанавливать факты и точно описывать события с тем, чтобы понять и уяснить читателю большие и сложные события эпохи,- все это требовало много времени, самоотверженного черного труда и хорошей научной подготовки. Широкие круги читателей не интересуются «кухней» исторической науки и нередко проявляют наклонность относиться с пренебрежением и полным неуважением к неблагодарному труду ученых, посвящающих своп силы разработке источников и технике научного исследования. Читатель требует от историка широких обобщений, ярких характеристик лиц и событий, категорических суждений и эффектпых в соответствии с темой картин. Историки поддавались соблазну выполнить «заказ» читателя, не тратить свои силы и время на неблагодарный груд фактического исследования прошлого и спешили дать читателю эффектные, мнимонаучные обобщения и концепции.
Известный публицист Н. К. Михайловский полстолетия тому назад не без остроумия заметил: «Если историки, как Костомаров, превращались ради Грозного в беллетристов, то и поэты, как г. Майков, превращались ради него в историков и приводили в восторг настоящих историков (г. Бестужева-Рюмина). Личностью Грозного интересовались и увлекались и критики-публицисты, как Белинский» 26.
26 Н. К. Михайловский. Полное собрание сочинений, т. VI, стр.. Ж 34
Подводя итоги обзору высказанных в научной и ненаучной литературе мнений, Михайловский писал: «Наша литература об Иване Грозном представляет иногда удивительные курьезы. Со-, лидные историки, отличающиеся в других случаях чрезвычайною I осмотрительностью, на этом пункте делают решительные выводы, но только не справляясь с фактами, им самим хорошо известными, а, как мы видели, даже прямо вопреки пм: умные, богатые знанием и опытом люди вступают в открытое противоречие с самыми элементарными показаниями здравого смысла; люди, привыкшие обращаться с историческими документами, видят в памятниках то, чего там днем с огнем найти нельзя, и отрицают то, что " явственно прописано черными буквами по белому полю» 27.
Михайловский объяснял эти курьезы тем, что «огромная личность Грозного, огромная отнюдь не внутренними достоинствами, а в качестве центра событий великих и позорных, давит воображение историков и лишает их мысль возможности свободно и логически двигаться»28.
Лет за 25 до Михайловского С. М. Соловьев объяснял эти не-?. сообразности и разногласия историков «незрелостью» русской! исторической науки. Если поверить диагнозу С. М. Соловьева, то |", Следует сказать, что причина разногласий, «незрелость» псторп-Щ ческой науки, остается неустраненной до наших дней. Со времени. Н. М. Карамзина и С. М. Соловьева было найдено и опубликовано очень большое количество новых источников, отечественных и " Внострапных, но созревание исторической науки подвигается так [медленно, что может поколебать нашу веру в силу человеческого [уразума вообще, а не только в вопросе о царе Иване и его времени. С. Ф. Платонов причину разногласий и непримиримых противоречий в историографии об Иване находил в недостаточности и Итрывочностп наших сведений даже по важнейшим событиям п Шериодам царствования Ивана. Одну пз «решительных побед Исторического метода» Платонов находил в том, что новейшие ■ГСторикп отказались от психологических характеристик и направили свое внимание на исследование и описание общественного строя Московского государства, правительственного механизма, Международных отношений и т. п.
Со времени этих высказываний Платонова прошло еще 20 лет, Вторики отказывались от вышедших из моды размашистых ха-ктеристпк царя Ивана, но разногласия не только не изжпвают-I и не смягчаются, но остаются прежними и даже более сложен, по мере того как главной темой исторических сочинений ювятся сложные социальные явления и историческая мысль /чает возможность «свободно и логически двигаться».
Н. К. Михайловский. Полное собрание сочинений, т. VI, стр. 187. " Там же, стр. 213.
В чем же причина того, что новейшие сочинения об Иване и его времени не разрешают старых сомнений, споров и разногласий, не обогащают нас новыми фактическими сведениями, а осложняют и даже запутывают тему?
На место героев и негероев разных масштабов в качестве движущих историю сил появились категории, широкие и неширокие, слон, классы и т. п. отвлеченные понятия. Но оказалось, что оперировать в историческом исследовании отвлеченными понятиями гораздо труднее, чем давать блестящие характеристики героев. Задача историка стала неизмеримо сложнее уже потому, что потребовалось привлечение массовых источников, потребовалось знание такого огромного количества фактического материала, которым историки не располагали.
От предшествовавших стадий развития исторической науки ютались скверные замашки к широким обобщениям и разрешающим все сомнения читателя стройным концепциям. С другой стороны, новый стиль исторических сочинений предъявлял к историку очень высокие требования логической выправки в умозаключениях и обобщениях. В этом вопросе историки очень часто оказываются не на высоте своего положения п стоящих перед ними задач.
С недавних пор все, кому приходилось писать об Иване Грозном и его времени, заговорили в один голос, что наконец-то Иван, как историческая личность, реабилитирован от наветов и искажений старой историографии и предстал перед нами во весь рост и в правильном освещении. С. Бородин в отзыве о «Трилогии» В. Костылева хвалил автора за то, что Иван Грозный показан у него «передовым государственным деятелем, преобразователем жизни страны, твердым в достижении цели, прозорливым и смелым» 29. С. Голубов в отзыве о новой постановке пьесы А. Толстого на сцене Малого театра писал, что «после многих веков» наветов и клеветы врагов Ивана Грозного «мы впервые видим на сцене подлинную историческую фигуру борца «за пресветлое царство», горячего патриота своего времени, могучего государственного деятеля»30. Приблизительно так же высказался академик Н. Державин в отзыве о «Трилогии» Костылева: «Лишь сравнительно недавно события периода царствования Ивана IV получили в нашей исторической науке правильное, объективное толкование» 31.
Итак, реабилитация личности и государственной деятельности Ивана IV есть новость, последнее слово п большое достижение
30 С. Го л у б о в. Новая постановка пьесы Ал. Толстого на сцене Малого театра.- «Правда», 30 мая 1945 г.
советской исторической науки. Но верно ли это? Можно лп поверить, что историки самых разнообразных направлений, в том числе и марксистского, 200 лет только и делали, что заблуждались и искажали прошлое своей родины, и что только «сравнительно недавно» с зтим историографическим кошмаром покончено и произошло просветление умов. Но, во-первых, достаточно небольшого знакомства с нашей историографией, чтобы убедиться, что историки не раз делали добросовестные попытки дать положительную оценку деятельности Ивана IV и что новостью является только то, что наставлять историков на путь истины «сравнительно недавно» взялись литераторы, драматурга, театральные критики и кинорежиссеры. Но главное, быть может, то. что люди науки, и в том числе историки, давно утратили наивную веру в чудеса и твердо знают, что сказать что-либо новое в исторической науке не так легко, что для этого необходим большой и добросовестный труд над первоисточниками, новый фактический материал и совершенно недостаточно вдохновения, хотя бы и самого благожелательного.
А не исследованных еще, главным образом архивных, источников по ряду весьма важных вопросов эпохи Грозного много. Да и многие старые источники нуждаются в научном пересмотре. В исследовании о Синодике опальных царя Ивана я показал, как много нового дает этот давно напечатанный источник32. В работе о монастырском землевладении во второй половине XVI в. я показал на основе новых источников, что земельная политика Ивана Грозного имела другой вид и другие последствия, чем представляли себе историки33. Наконец, в небольшом этюде о так называемой Тысячной книге и Тетради дворовой мной выяснено значение этих давно известных памятников для понимания Государева двора до опричнины и для понимания Опричного двора, выделенного в 1565 г. из старого Государева двора34. Так монографические исследования частных вопросов по первоисточникам выбивают камень за камнем из фундаментов воздушных замков старых концепций.
32 См. наст, изд., стр. 323 и ел.
33 «Исторические записки», т. 10.
34 См. наст, изд., стр. 77-91.
Политическое развитие России в 16 веке было отмечено противоречиями. Объединение русских земель в рамках единого государства не привело к исчезновению многочисленных пережитков феодальной раздробленности. Потребности политической централизации требовали преобразования феодальных институтов. Реформы стали велением времени.
Реформирование армии позволило России решить крупные внешнеполитические задачи, такие как воссоединение западнорусских земель, попавших под власть Литвы, и завоевание выхода к морю.
Таким было время укрепления Русского централизованного государства. Это время сформировало личность Ивана Грозного. Едва ли в русской истории найдется другой исторический деятель, который получил бы столь противоречивую оценку у потомков. Одни считали его выдающимся военачальником, дипломатом и писателем, образцом государственной мудрости. В глазах других он был кровавым тираном, почти сумасшедшим.
Иван IV Грозный (1530 – 84), великий князь "всея Руси" (с 1533), первый русский царь (с 1547), сын Василия III и Елены Глинской. С конца 40-х гг. правил с участием Избранной рады. При нем начался созыв Земских соборов, составлен Судебник 1550 года. Проведены реформы управления и суда (Губная, Земская и другие реформы). В 1565 была введена опричнина. При Иване IV установились торговые связи с Англией (1553), создана первая типография в Москве. Покорены Казанское (1552) и Астраханское (1556) ханства. В 1558 – 83 велась Ливонская война за выход к Балтийскому морю, началось присоединение Сибири (1581). Внутренняя политика Ивана IV сопровождалась массовыми опалами и казнями, усилением закрепощения крестьян.
1. Опричнина – учреждение карательное, созданное Грозным, обладавшим маниакальной подозрительностью, для расправы с заподозренными в измене и их пособниками.
2. Опричнина как учреждение в государственном смысле бесполезное, искусственное и даже вредное, просуществовав всего семь лет, была упразднена самим своим создателем – Иваном Грозным.
Целью работы является исследование отечественной историографии по теме « Опричнина Ивана Грозного».
При исследовании темы работы я поставила следующие задачи:
Рассмотреть последний период деятельности Ивана Грозного;
Исследовать явление опричнины в отечественной историографии;
Проанализировать последствия опричнины выделенные в трудах русских историков.
Для этих целей я использую такие источники как научные труды ученых - историков: Платонова С.Ф., Скрынникова Р.Г., Аль Д., Веселовского С.Б., Карамзина Н.М., Н.И. Костомарова, В.О. Ключевского, Бахрушина С.В.
Опричнина в оценке Н.М. Карамзина, Н.И. Костомарова, В.О. Ключевского
Карамзин Н.М. об опричнине
Карамзин Н.М. считал царя Ивана Грозного бездумным тираном, мучителем своего народа. После измены Курбского, царь видел в своих вельможах его единомышленников. «Он видел предательство в их печальных взорах, слышал укоризны или угрозы в их молчании; требовал доносов и жаловался, что их мало; самые бесстыдные клеветники не удовлетворяли его жажде к истязанию… Иоанн искал предлога к новым ужасам».
В конце 1564 года Иван Грозный оставил Москву и переехал в Александровскую слободу, откуда в начале 1565 года послал в столицу две грамоты. В грамоте Митрополиту были описаны причины отказа царя от власти. «Государь описывал в ней все мятежи, неустройства, беззакония Боярского правления во время его малолетства; доказывал, что вельможи и Приказные люди расхищали тогда казну, земли, поместья Государевы; радели о своем богатстве, забывая отечество; что сей дух в них не изменился; что они не перестают злодействовать; Воеводы не хотят быть защитниками Христиан, удаляются от службы, дают Хану, Литве, Немцам терзать Россию; а если государь, движимый правосудием, объявляет гнев недостойным Боярам и чиновникам, то Митрополит и духовенство вступаются за виновных, грубят, стужают ему» - писал Карамзин Н.М.
Другую грамоту Иван Грозный прислал московскому посаду. В ней царь уверял горожан в своей милости, что опала и гнев не касается народа.
После долгих уговоров Иван Грозный согласился остаться на царстве, при выполнении некоторых условий.
1. Для своей и государственной безопасности царь учредил особенных телохранителей.
2. Разделил страну на опричнину, принадлежала царю, и земщину, остальное государство.
3. Назначил особенных сановников: Дворецкого, Казначеев, Ключников.
4. Требовал из Земской казны 100000 рублей за издержки своего путешествия.
Карамзин Н.М. считал, что Иоанн желал, как бы удалиться от царства, став частным землевладельцем.
Мнение историков ХХ-ХХI века об опричном дворе
Ивана IV
Платонов С.Ф. об опричнине
С.Ф. Платонов считал, что смысл опричнины раскрыт исследованиями начала ХХ века, а современники Ивана Грозного ее не понимали. Царь не объяснял народу те меры, которые принимал. Поэтому в летописях можно найти строки о том, что царь «возненавидел грады земли своея» и в гневе разделил их и «яко двоеверны сотворил», и заповедал своей части «оную часть людей насиловати и смерти предавати».
С.Ф. Платонов полагал, что причины опричнины лежат в осознании Иваном Грозным опасности княжеской оппозиции. Не решаясь сразу распустить раду, царь терпел ее около себя, но внутренне от нее отдалился. Затем удалил из Москвы Сильвестра и А. Адашева. Попытки друзей вернуть их были отклонены. На недовольство бояр царь отвечал опалами, казнями, репрессиями.
С.Ф. Платонов писал: « Недовольный окружавшею его знатью, он (Иван Грозный) применил к ней ту меру, какую Москва применяла к своим врагам, именно – «вывод»… То, что так хорошо удавалось с врагом внешним, Грозный задумал испытать с врагом внутренним, т.е. с теми людьми, которые ему представлялись враждебными и опасными». Он решил переселить с удельных наследственных земель княжат в отдаленные от прежней оседлости места; вотчины делил на участки и жаловал их детям боярским, которые находились у него на службе.
По словам С.Ф. Платонова, в январе 1565 года Иван IV грозил оставить свое царство из-за боярской измены. Остался он во власти при условии, что ему не будут мешать «опала своя класти, а иных казнити, и животы их и статки имати, а учинити ему на своем государстве себе опричнину: двор ему себе и на весь свой обиход учинити особной». Таким образом, борьба с изменою была целью, а опричнина же являлась средством. Новый «особный двор» состоял из бояр и их детей, которым Грозный дал поместья в уездах городов, которые «поймал в опричнину». Это были опричники, предназначенные сменить опальных княжат на их удельных землях.
С.Ф.Платонов писал: «Царь последовательно включал в опричнину, одну за другой, внутренние области государства, производил в них пересмотр землевладения и учет землевладельцев, удалял на окраины или попросту истреблял людей, ему неугодных, и взамен их поселял людей надежных… Эта операция пересмотра и вывода землевладельцев получила характер массовой мобилизации служилого землевладения с явною тенденцией к тому, чтобы заменить крупное вотчинное (наследственное) землевладение мелким поместным (условным) землепользованием».
Прежде всего, царь казнил или переселял на окраины государства крупных землевладельцев, княжат и бояр. Крупные вотчины делил на мелкие доли, которые отдавал в поместье опричникам. При этом Грозный старых владельцев посылал на окраины, где они могли бы быть полезны в целях обороны государства. «Вся операция пересмотра и перемены землевладельцев в глазах населения носила характер бедствия и политического террора»- писал С.Ф. Платонов - «С необыкновенной жестокостью он без всякого следствия и суда казнил и мучил неугодных ему людей, ссылал их семьи, разорял их хозяйства. Его опричники не стеснялись «за посмех» убивать беззащитных людей, грабить и насиловать их».
К последствиям опричнины С.Ф. Платонов относил:
1. Все слои населения, попадавшие под действие опричнины, страдали в хозяйственном отношении и приводились из оседлого состояния в подвижное. Достигнутое государством состояние устойчивости населения было утрачено.
2. Опричнина и террор были всем ненавистны. Они поставили все население против жестокой власти и в то же время внесли рознь и в среду самого общества, что привело после смерти Грозного к всеобщим восстаниям.
Оценка опричнины Бахрушина С.В.
Бахрушин С.В. считал, что появление опричнины было вызвано возникновением конфликта между царем и его ближайшим окружением, между Избранной радой и широкими кругами дворянства. Главным поводом для недовольства дворянства являлось отношение Избранной рады к царской власти. Необходимость укрепления царской власти сознавалась и боярством. Однако крупные феодалы добивались участия в управлении централизованного государства, хотели делить с царем его власть и могущество.
Стремление Избранной рады ограничить власть царя и другие притязания бояр встретили резкий отпор со стороны дворянства и горожан, интересы которых были связаны с укреплением царской власти.
Бахрушин С.В. писал: «В такой обстановке и созрела, по видимому, у царя мысль о необходимости какой-то радикальной реорганизации всего государственного строя. Не доверяя боярам, Иван не чувствовал себя в безопасности в своей столице ни от внешних, ни от внутренних врагов. У него возник план перенести свою резиденцию в более верное место и окружить себя более надежными защитниками из среды мелких феодалов».
По мнению Бахрушина С.В., царь не планировал своего отъезда из Москвы. Иван Грозный неожиданно для всех покинул столицу, везя с собой казну, дорогие иконы и кресты. В сопровождении «ближних» бояр, дворян и приказных людей царь перебрался в Александровскую слободу, хорошо укрепленную крепость, в которой он мог чувствовать себя в безопасности. Затем послал в Москву грамоту, в которой писал боярам «от великой жалости сердца, не хотя их многих изменных дел терпеть, оставил свое государство и поехал поселиться, где его бог наставит». В особой грамоте к посаду Москвы он написал, что «гнева на них и опалы никакой на них нет». Только при выполнении нескольких условий, царь согласился остаться на царстве. Условия заключались в следующем: «ему на всех изменников, которые измену ему делали и в чем ему были непослушны, на тех опалу класть, а иных казнить и имущество их имать, и учинить ему себе в государстве опричнину, двор ему учинить себе и весь обиход особный».
С этой целью государство было поделено на две части: земщину – государственную территорию – и опричнину – особо выделенное владение, лично принадлежащее государю. Царь, для содержания царской семьи и опричного двора, выделил часть страны, доходы с которой шли в опричную казну, устроил особое управление по образцу общегосударственного: своя дума, свои приказы, своя казна.
Уже через месяц начались казни родовитых бояр, много дворян было сослано с семьями в Казань.
Бахрушин С.В. считал, что кровавая картина расправ с ослушниками и изменниками заслоняла положительный момент по форме, но по сути целесообразной реформы. Он писал: «Опричнина представляется нам как момент созидания единого централизованного национального государства, как неизбежный этап в борьбе за абсолютизм. Опричнина была направлена против тех слоев феодального общества, которые служили помехой развитию сильной государственной власти, в первую очередь против крупных феодалов – титулованных и нетитулованных – и против той части их вассалов, которая поддерживала их сопротивление самодержавию».
По словам Бахрушина С.В., опричнина вызвала противодействие со стороны крупных феодалов. Среди бояр несколько раз возникали очень опасные заговоры. Самым крупным из них был заговор с целью сменить царя. В нем участвовали бояре Новгорода, Москвы. Замешанными в измену оказались и некоторые видные опричники. Начались казни самих опричников.
К 1572 году основные задачи опричнины были решены: было уничтожено крупное землевладение, наиболее могущественные бояре были уничтожены или обессилены. Этим было достигнуто укрепление централизованного государства. По мнению Бахрушина С.В., опричнина стала ненужной и даже вредной. В 1572 году опричнина была официально отменена, было запрещено упоминать это слово, но она сохранилась под новым названием – «двор». Такое переименование было связано, по словам Бахрушина С.В., из соображений международной политики.
Бахрушин С.В. считал, что прогрессивное значение опричнины на данном историческом этапе заключалось в ослаблении политического могущества феодальной знати в целях создания абсолютистской монархии.
Опричнина в оценке Скрынникова Р.Г.
Мнение Скрынникова Р.Г. отличается от взглядов С.Ф. Платонова на опричнину. Во-первых, Руслан Григорьевич пишет, что в опричнину отбирали «худородных дворян, не знавшихся с боярами». Платонов же считал, что «новый «особный двор» состоял из бояр и их детей». Во-вторых, С.Ф. Платонов рассматривал опричнину как крупную государственную реформу, а Скрынников Р.Г. считал, что первые опричные репрессии носили анти княжескую направленность «учреждение опричнины повлекло за собой крушение княжеского землевладения», но в течение семи лет политика опричнины не была подчинена единой цели.
Опричнина с двором, армией и территорией создавалась для «охранения» жизни царя. Одним из главных аргументов в пользу опричнины была необходимость покончить со злоупотреблениями властей и прочими несправедливостями. В состав опричного «удела» вошло несколько крупных дворцовых волостей и обширные северные территории с богатыми торговыми городами. В опричнину отбирали «худородных дворян, не знавшихся с боярами». Собранное из незнатных дворян опричное войско должно было стать надежной опорой для борьбы с княжками. Для обеспечения опричников землей были конфискованы поместья суздальских, можайских и других землевладельцев, которые не были приняты на опричную службу.
Скрынников Р.Г. писал: «Стержнем политической истории опричнины стал чудовищный процесс над сторонниками двоюродного брата царя князя Владимира Андреевича, завершившийся разгромом Новгорода. Причиной террора явился не столько пресловутый новгородский сепаратизм, сколько стремление правителей любой ценой удержать власть в своих руках».
С началом существования опричнины связывают начало политических казней. Всего за время существования опричнины, по данным Скрынникова Р.Г., было уничтожено около 3-4 тысяч человек. Из них 600-700 дворяне, не считая членов их семей.
Скрынников Р.Г. полагал, что образование опричнины представляло собой верхушечный переворот, имевший целью утвердить принципы неограниченного правления. После установления опричнины царь выгнал княжат из Боярской думы и заменил их нетитулованными боярами. Опричнина существенно ограничила компетенцию думы, прежде всего в сфере внутреннего управления.
Скрынников Р.Г. писал: «Опричнина обнаружила тот факт, что в XVI в. среднее и мелкое дворянство еще не обладало ни моральными и политическими потенциями, ни достаточным образованием и влиянием, чтобы оттеснить боярскую аристократию от кормила управления и занять ее место. Свое выступление на исторической арене «худородные» дворяне- преторианцы ознаменовали лишь кровавыми бесчинствами, бессовестным грабежом и всякого рода злоупотреблениями. В опричнине окончательно сложился институт думных дворян».
Опричные погромы деморализовали жизнь общества, но не могли изменить основных тенденций общественного развития, отчетливо обнаружившихся в период реформ. Развитие приказной системы управления вело к усилению централизации. Возросло значение служилой дворянской бюрократии. Проведенные в начале опричнины земельные конфискации привели к ослаблению боярской аристократии и укреплению самодержавия. « Опричнина дорого обошлась стране. Кровавая неразбериха террора унесла множество человеческих жизней. Погромы сопровождались разрушением производительных сил. Бесчинства опричников были беспрецедентными и не имели оправданий».
Аль Д. об опричнине
Имя Ивана Грозного, прежде всего, ассоциируется у большинства людей с опричниной. Но из-за отсутствия достаточного количества надежных источников об опричнине в трудах историков постоянно встречались такие выражения, как «загадка опричнины», «тайна опричнины»… Два момента ее истории считались бесспорными:
3. Опричнина – учреждение карательное, созданное Грозным, обладавшим маниакальной подозрительностью, для расправы с заподозренными в измене и их пособниками.
4. Опричнина как учреждение в государственном смысле бесполезное, искусственное и даже вредное, просуществовав всего семь лет, была упразднена самим своим создателем – Иваном Грозным.
С этими утверждениями не согласен современный историк Даниил Аль. Он в своей книге доказал, опираясь на новые источники, что опричнина не была упразднена в 1572 году, а просуществовала до конца жизни ее создателя. Также он считает, что опричнина была введена Иваном Грозным для утверждения самодержавия, то есть. она не была бесполезным учреждением, а являлась опорой царя.
Аль Д. пишет: «Мысль царя о способе создания верного ему аппарата власти и до учреждения опричнины и во время ее существования работала в одном направлении. Корпус верных слуг, с помощью которых можно защитить себя и свою власть от покушения окружающих его ненадежных «синклитов» - вельмож, следует пополнить из худородных низов. Сам факт возвышения служилого человека «из грязи в князи» должен был, по мнению Грозного, навечно привязать его к царю как верного и преданного слугу».
Иван Грозный создавал аппарат опричнины не только из худородных дворян, на высоких постах служили и родовитые князья. Такая система снижала значение родовитости как таковой и поднимала до небывалой высоты людей, взятых из служилой массы.
Переход к самодержавию произошел не сразу. Первым шагом в этом направлении был разгром верхушки фактического правительства, изгнание и осуждение Адашева и Сильвестра.
Аль Д. считает, что форма перехода к единовластию во многом зависела от создателя. «Окажись на месте Грозного другой архитектор верхушечного политического переворота и перехода к реальному самодержавию, он, надо полагать, не придумал бы термина «опричнина», возможно, обошелся бы без отъезда из столицы, вероятно, окружил бы себя другими «Басмановыми» и «Малютами»… В лице Ивана Грозного исторический процесс становления русского самодержавства нашел исполнителя, вполне сознававшего свою историческую миссию. Кроме его публицистических и теоретических выступлений, об этом ясно свидетельствует точно рассчитанная и с полным успехом проведенная политическая акция учреждения опричнины».
Отъезд царя из Москвы, отречение от власти, обращение к посаду – все эти действия были ранее спланированы и просчитаны. Царь был уверен в каждом своем шаге. И поэтому, под давлением обстоятельств, Дума и высшее духовенство одобрили указ об опричнине, установивший в стране новый режим. В стране был установлен новый режим – царский.
Аль Д. пишет: «Царский террор с самого начала был направлен не только против удельной фронды, против «второй фронды» - против оппозиционно или просто слишком независимо настроенных служилых, оказывавших сопротивление жесткой и жестокой военной дисциплины, насаждаемой царской властью».
Сущность опричнины, по словам Аль Д., заключается в том, что конфискации подвергались все земли, принадлежащие каждому, кто не «близок», кто не доказал преданности, верности, готовности безоговорочно служить царской воле.
Тот факт, что опричный террор был направлен не против одних только вельможных бояр, свидетельствует о ее действительной цели: борьбе за подчинение единовластию царя всех сословий, всех властей и служб, за превращение всех жителей страны, независимо от рода и звания, в верноподданных монарха.
В конечном счете, царь ликвидировал как политическую, так и экономическую независимость русских купцов. Новгородскую торговую сторону он взял в опричнину силой. Вслед за новгородцами царь подавил «самовольство» в Пскове, расправился с непокорными из московских купцов.
Основными объективными последствиями опричнины Аль Д. считает:
1. Разгром церковной оппозиции – Сведение с митрополии и убийство Филиппа Колычева, расправа с новгородскими архиепископами Пименом и Леонидом.
2. Разгром земской оппозиции – ликвидация заговора боярина И.П. Федорова, казни 1570 года.
3. Ликвидация внутри династической опасности – уничтожение двоюродного брата царя Владимира Старицкого и его родичей.
4. Уничтожение последних уделов.
5. Окончательная ликвидация самоуправления Великого Новгорода.
Оценка опричнины Юрганова А. Л.
Известный историограф XXI века Андрей Львович Юрганов в своей работе «Опричнина и Страшный суд», которую он написал совместно с Андреем Витальевичем Каравашкиным утверждае что «Анализ смысловых структур средневекового сознания показывает, что опричнина в восприятии Ивана Грозного была синкретическим явлением: не столько политического, сколько религиозного характера. Люди XVI в. не различали эти две сферы: «политика» для них - осуществление христианских задач и целей. Не случайно слова «политика», «политический» появляются в русском языке только в самом конце XVII в. Христиане воспринимают апокалиптические образы в символическом смысле. «Буквальная картина - плоскостна, не имеет мифического рельефа, не овеяна пророческим трепетом, не уходит своими корнями в непознаваемую бездну и мглу судеб Божиих ». А потому - звезды будут падать на землю и саранча будет величиною с коня и т. д. и т. п: этот символический смысл не был для людей средневековья голым знанием. Опричнина - своеобразная мистерия веры, образ будущего на земной тверди. Опричные казни превращались в своеобразное русское чистилище перед Страшным судом. Царь добивался полновластия как исполнитель воли Божьей по наказанию человеческого греха и утверждению истинного «благочестия » не только во спасение собственной души, но и тех грешников, которых он обрекал на смерть. И только в последние годы жизни царь стал каяться, возможно, осознавая, что прельстился. Завещание 1579 г. отразило духовный кризис. Идеи, которая бы вдохновила его, не было, оставалось одно: ждать Суда Христова».
Оценка опричнины Перевезенцева С.В.
Работа «Смысл Русской истории» М. 2004 год., утверждает: «Иван Грозный стремился распространить на мирскую жизнь идеал жизни монашеской, собираясь решать мирские проблемы методами монашеского подвижничества, и, прежде всего, методом «истязания плоти».
Создается впечатление, что, считая себя воплощением Божественного Замысла на земле, Иван Грозный внутренне уверился и в том, что он имеет полное и несомненное право относиться к собственному государству и к собственному народу, как к телу, которое необходимо истязать, подвергать всяческим мучениям, ибо только тогда откроются пути к вечному блаженству. И только пройдя через страх Божий в его самом непосредственном, телесном выражении, Российское государство, ведомое своим государем-иноком, придет к «истине и свету».
Вот и должен он вести святую войну против всех врагов правой веры, и прежде всего против бояр-злобесников, посягающих на его Богом данную власть. Поэтому казни и преследования, совершаемые государем, вовсе не плод его больной воспаленной фантазии, не следствие самодурства и нравственной распущенности. Это - совершенно сознательная борьба с изменниками Богу, с теми, кем овладел бес, кто предал истинную веру. Иван Грозный, карая измену, последовательно и целенаправленно отсекал от «плоти» Русского государства все греховное.
И разделение государства на две части - земщину и опричнину - объясняется помимо всего прочего еще и тем, что земщина представляет собой часть «плоти» единой Русской земли, которую государь подверг жесточайшему истязанию, дабы проучить врагов православия и поселить в их душах страх Божий. Потому и войско опричное изначально строилось по принципу военно-монашеского ордена, главой которого является сам царь, исполнявший обязанности игумена».
Оценка опричнины Фроянова И.П.
Работа «Драма русской истории: На путях к Опричнине » - М. 2007 год.
«Исторические корни опричнины уходя во времена правления Ивана III, когда Запад развязал идеологическую войну против России, забросив на русскую почву семена опаснейшей ереси, подрывающей основы православной веры, апостольской Церкви и, стало быть, зарождающегося самодержавия. Эта война, продолжавшаяся почти целый век, создала в стране такую религиозно-политическую неустойчивость, которая угрожала самому существованию Русского государства. И опричнина стала своеобразной формой его защиты. <…>
Учреждение опричнины стало переломным моментом царствования Иоанна IV. Опричные полки сыграли заметную роль в отражении набегов Девлет-Гирея в 1571 и 1572 годах… С помощью опричников были раскрыты и обезврежены заговоры в Новгороде и Пскове, ставившие своей целью отложение от Московии под власть Литвы… Московское государство окончательно и без поворотно встало на путь служения, очищенная и обновленная опричниной…»
Зарубежная историография XX века
За последние годы возрос интерес к истории России XVI в. в странах социалистического лагеря. В Чехословакии издан перевод последней советской публикации посланий Ивана Грозного. Дискуссия по вопросам оценки деятельности Ивана Грозного, проведенная советскими историками, нашла отражение в ГДР и Польше. В Румынской Народной Республике издан обзор по изучению деятельности Ивана IV в советской историографии.
Большой интерес представляет специальное исследование польского историка А. Вавжинчика о торговых отношениях Руси с Польшей, которые существовали, несмотря на многочисленные войны между этими странами. Экономическим, политическим и культурным отношениям Болгарии и Чехии с Россией посвятили свои труды И. Снегаров и А. Флоровский.
Много работает по изучению балтийского вопроса Э. Доннерт. Ему в частности, принадлежит обстоятельный критический пересмотр литературы по русско-ливонским отношениям во второй половине XVI в.
Что касается зарубежной буржуазной историографии, то она по своим методологическим позициям примыкает к идеалистическим направлениям русской дореволюционной исторической науки. Да и среди зарубежных ученых, занимавшихся опричниной, мы встречаем целый ряд белоэмигрантов (В.Б. Ельяшевич, Л.М. Сухотин, Г.П. Федотов и др.). Все это объясняет, почему буржуазная историография оказалась не в состоянии продвинуть вперед исследование коренных проблем опричнины. Известный интерес представляют переводы на немецкий, французский, английский, датский и итальянский языки переписки Ивана Грозного и Андрея Курбского, одного из важнейших источников по истории опричнины. Большое научное значение имеет издание рукописи записок Генриха Штадена. Издание снабжено тщательно выполненным комментарием, в котором содержится много самых разнообразных источниковедческих замечаний и библиографических указаний. В некоторых из этих публикаций учтены источниковедческие итоги работы советских историков. Убедительными представляются некоторые источниковедческие наблюдения Н. Андреева в его работе о послании Курбского Вассиану Муромцеву.
«Развратники (новые советники царя после удаления Сильвестра и Адашева. - Сост.) , указывая царю на печальные лица важных бояр, шептали: «Вот твои недоброхоты! Вопреки данной ими присяге, они живут адашевским обычаем, сеют вредные слухи, волнуют умы, хотят прежнего своевольства». Такие ядовитые наветы растравляли Иоанново сердце, уже беспокойное в чувстве своих пороков; взор его мутился; из уст вырывались слова грозные. Обвиняя бояр в злых намерениях, в вероломстве, в упорной привязанности к ненавистной памяти мнимых изменников, он решился быть строгим и сделался мучителем, коему равного едва ли найдем в самых Тацитовых летописях! Не вдруг, конечно, рассвирепела душа, некогда благолюбивая: успехи добра и зла бывают постепенны; но летописцы не могли проникнуть в ее внутренность; не могли видеть в ней борения совести с мятежными страстями; видели только дела ужасные и называют тиранство Иоанново чуждою бурею, как бы из недр ада посланною возмутить, истерзать Россию».
«…Опричнина, с одной стороны, была следствием враждебного отношения царя к своим старым боярам, но, с другой стороны, в этом учреждении высказался вопрос об отношении старых служилых родов, ревниво берегущих свою родовую честь и вместе свою исключительность посредством местничества, к многочисленному служилому сословию, день ото дня увеличивавшемуся вследствие государственных требований и вследствие свободного доступа в него отовсюду; подле личных стремлений Иоанна видим стремления целого разряда людей, которым было выгодно враждебное отношение царя к старшей дружине. Мы видели, что сам Иоанн в завещании сыновьям смотрел на опричнину как на вопрос, как на первый опыт. После мы увидим, как будет решаться этот важный вопрос об отношениях младшей дружины к старшей. Государство складывалось, новое сводило счеты со старым; понятно, что должен был явиться и громко высказаться вопрос о необходимых переменах в управлении, о недостаточности прежних средств, о злоупотреблениях, от них происходящих, являются попытки к решению вопроса - губные грамоты, новое положение дьяков относительно воевод и т. д. Понятно, что в то же время должен был возникнуть вопрос первой важности - вопрос о необходимости приобретения средств государственного благосостояния, которыми обладали другие европейские народы; и вот видим первую попытку относительно Ливонии. Век задавал важные вопросы, а во главе государства стоял человек, по характеру своему способный приступать немедленно к их решению».
«В 1565 году он установил опричнину. Это учреждение, оклеветанное современниками и не понятое потомством, не внушено Иоанну - как думают некоторые - желанием отделиться от русской земли, противопоставить себя ей: кто знает любовь Иоанна к простому народу, угнетенному и раздавленному в его время вельможами, кому известна заботливость, с которой он старался «облегчить его участь», тот этого не скажет. Опричнина была первой попыткой создать служебное дворянство и заменить им родовое вельможество, на место рода, кровного начала, поставить в государственном управлении начало личного достоинства: мысль, которая под другими формами была осуществлена потом Петром Великим. Если эта попытка была безуспешна и наделала много зла, не принеся никакой пользы, не станем винить Иоанна. Он жил в несчастное время, когда никакая реформа не могла улучшить нашего быта. Опричники, взятые из низших слоев общества, ничем не были лучше бояр; дьяки были только грамотнее, сведущее в делах, чем вельможи, но не уступали им ни в корыстолюбии, ни в отсутствии всяких общих нравственных интересов; общины, как ни старался Иоанн поднять их и оживить для их же собственной пользы, были мертвы; общественного духа в них не было, потому что в них продолжался прежний полупатриархальный быт. За какие реформы ни принимался Иоанн, все они ему не удались, потому что в самом обществе не было еще элементов для лучшего порядка вещей. Иоанн искал органов для осуществления своих мыслей и не нашел; их неоткуда было взять. Растерзанный, измученный бесплодной борьбой, Иоанн мог только мстить за неудачи, под которыми похоронил он все свои надежды, всю веру, все, что было в нем великого и благородного, - и мстил страшно <…>. Со времени Ивана III в состав Московского государства вошла значительная часть тогдашней западной России - Новгород, Псков, города и княжества литовские. С тем вместе должен был произойти оттуда значительный приток в Великороссию элементов, чуждых ее общественному складу, не дававших в западной России сложиться государству и столько же враждебных к нему в Великороссии. Эти элементы вошли, главным образом, в состав царских служебных чинов и, усилившись новыми литовскими и польскими выходцами из-за границы, получили в царствование Грозного большое влияние. Вспомним роль Глинских, стоявших во главе правления; Бельского, потомка Гедимина, соискателя литовского престола; к той же категории принадлежал и знаменитый Курбский. К этим элементам могли присоединиться старинные великорусские удельные князья, лишенные владений и обратившиеся в слуг московских государей; в то время московская знать едва ли меньше сочувствовала польским и литовским порядкам, чем впоследствии шведским, французским и английским. В попытках всех этих элементов изменить по своему идеалу государственный строй Великороссии, внести в него западнорусские начала и следует, как нам кажется, искать ключа к явлениям и событиям этой замечательной эпохи. В лице Грозного великорусское государство вступило в борьбу с западнорусскими и польскими государственными элементами, вошедшими в состав Московского государства».
«Дело заключалось в исторически сложившемся противоречии, в несогласии правительственного положения и политического настроения боярства с характером власти и политическим самосознанием московского государя. Этот вопрос был неразрешим для московских людей XVI в. Потому надобно было до поры до времени заминать его, сглаживая вызвавшее его противоречие средствами благоразумной политики, а Иван хотел разом разрубить вопрос, обострив самое противоречие, своей односторонней политической теорией поставив его ребром, как ставят тезисы на ученых диспутах, принципиально, но непрактично. Усвоив себе чрезвычайно исключительную и нетерпеливую, чисто отвлеченную идею верховной власти, он решил, что не может править государством, как правили его отец и дед, при содействии бояр, но как иначе он должен править, этого он и сам не мог уяснить себе. Превратив политический вопрос о порядке в ожесточенную вражду с лицами, в бесцельную и неразборчивую резню, он своей опричниной внес в общество страшную смуту, а сыноубийством подготовил гибель своей династии. Между тем успешно начатые внешние предприятия и внутренние реформы расстроились, были брошены недоконченными по вине неосторожно обостренной внутренней вражды».
«Потомки старой русской династии, «княжата», превратившись в служилых бояр своего сородича московского царя, требовали себе участия во власти; а царь мнил их за простых подданных, которых у него «не одно сто», и потому отрицал все их притязания. В полемике Грозного с Курбским вскрывался истинный характер «избранной рады», которая, очевидно, служила орудием не бюрократически-боярской, а удельно-княжеской политики, и делала ограничения царской власти не в пользу учреждений (думы), а в пользу известной общественной среды (княжат). Такой характер оппозиции привел Грозного к решимости уничтожить радикальными мерами значение княжат, пожалуй, даже и совсем их погубить. Совокупность этих мер, направленных на родовую аристократию, называется опричниной. Суть опричнины состояла в том, что Грозный применил к территории старых удельных княжеств, где находились вотчины служилых князей-бояр, тот порядок, какой обыкновенно применялся Москвой в завоеванных землях. И отец, и дед Грозного, следуя московской правительственной традиции, при покорении Новгорода, Пскова и иных мест выводили оттуда наиболее видных и для Москвы опасных людей в свои внутренние области, а в завоеванный край посылали поселенцев из коренных московских мест. Это был испытанный прием ассимиляции, которой московский государственный организм усваивал себе новые общественные элементы. В особенности ясен и действителен был этот прием в Великом Новгороде при Иване III и в Казани при самом Иване IV. Лишаемый местной руководящей среды завоеванный край немедля получал такую же среду из Москвы и начинал вместе с ней тяготеть к общему центру - Москве. То, что удавалось с врагом внешним, Грозный задумал испытать с врагом внутренним. Он решил вывести из удельных наследственных вотчин их владельцев - княжат и поселить их в отдаленных от их прежней оседлости местах, там, где не было удельных воспоминаний и удобных для оппозиции условий; на место же выселенной знати он селил служебную мелкоту на мелкопоместных участках, образованных из старых больших вотчин».
С.Б. ВЕСЕЛОВСКИЙ (советский историк): «На первый взгляд между требованием царя неограниченной власти и учреждением Опричного двора нет никакой связи. Летописец не находил нужным разъяснять этот вопрос, так как для современников было ясно, что упразднить разом все старые обычаи и произвести переворот можно было, только опираясь на физическую силу, стоящую вне старого Государева двора. Намеревался ли царь Иван действительно отказаться от власти, сказать невозможно. Во всяком случае, когда он дал согласие остаться царем всего государства на условии учреждения для него особого двора, то создалось совершенно необычное положение. Удел обыкновенно получал младший представитель великокняжеского дома и, получив удел, становился в подчиненное положение к великому князю. Теперь царь, оставаясь государем всего государства, одновременно становился хозяином удела». <…> Итак, после учреждения Опричного двора царь остался государем всего государства с прежними органами центрального управления и одновременно на правах удельного князя стал хозяином части государства, выделенной в ведение Опричного двора. <…> В учреждении опричнины многое казалось историкам непонятным именно потому, что они считали ее направленной против княжат и боярства, т. е. верхнего слоя Государева двора. В годы, предшествовавшие учреждению Опричного двора, царь пытался удалить из старого двора неугодных ему людей, но в результате борьбы с [отдельными] лицами восстановил против себя старый Государев двор в целом. Выход из положения он нашел в том, чтобы выйти из старого двора и устроить себе новый, «особный» двор, в котором он рассчитывал быть полным хозяином. Так как уничтожить старый двор, сложившийся веками, и обойтись без него в управлении государством не было возможности, то царь предложил ему существовать по-старому, а параллельно ему устроили Опричный двор. И всю дальнейшую историю Опричного двора следует рассматривать в свете одновременного и параллельного существования двух дворов - старого и «опричного». На деле Опричный двор получил значение базы для борьбы царя со старым двором, и этим объясняется то, что современники видели в учреждении Опричного двора разделение государства, «аки секирою, наполы» и натравливание одной части населения на другую. Каковы бы ни были первоначальные замыслы царя, на практике существование двух дворов вызвало такие последствия, которых царь, несомненно, не предвидел и не желал. В этом обстоятельстве, как мне кажется, лежит причина, по которой Платонов и другие историки не могли правильно понять указ об опричнине, известный нам в пересказе летописца».
Я.С. ЛУРЬЕ (советский историк): «Своеобразие идеологической позиции Ивана Грозного в том именно и заключалось, что идея нового государства, воплощающего правую веру, «изрушившуюся» во всем остальном мире, начисто освобождалась у него от прежних вольнодумных и социально-реформаторских черт и становилась официальной идеологией уже существующего «православного истинного христианского самодержавства». Главной задачей становились поэтому не реформы в государстве, а защита его от всех антигосударственных сил, которые «растлевают» страну «нестроением и междоусобными браньми». Разделяя пересветовскую враждебность к «вельможам», царь делал отсюда один важный вывод: негодных и «изменных» бояр должны были сменить новые люди».
А.Г. КУЗЬМИН (советский историк): «Ливонская война началась до опричнины и закончилась после ее крушения. Между тем они были тесно связаны в различных отношениях. Они были порождены одними и теми же причинами - явным расколом царя со своими ближайшими советниками и стремлением его к безграничной власти. Именно поражения на фронтах Ливонии побудили царя окончательно отказаться от земского строя и придумать для себя «опричнину». Введение же опричнины в конечном счете привело к поражению России в Ливонской войне».
А.Л. ЮРГАНОВ (современный историк): «Анализ смысловых структур средневекового сознания показывает, что опричнина в восприятии Ивана Грозного была синкретическим явлением: не столько политического, сколько религиозного характера. Люди XVI в. не различали эти две сферы: «политика» для них - осуществление христианских задач и целей. Не случайно слова «политика», «политический» появляются в русском языке только в самом конце XVII в. Христиане воспринимают апокалиптические образы в символическом смысле. «Буквальная картина - плоскостна, не имеет мифического рельефа, не овеяна пророческим трепетом, не уходит своими корнями в непознаваемую бездну и мглу судеб Божиих ». А потому - звезды будут падать на землю и саранча будет величиною с коня и т. д. и т. п: этот символический смысл не был для людей средневековья голым знанием. Опричнина - своеобразная мистерия веры, образ будущего на земной тверди. Опричные казни превращались в своеобразное русское чистилище перед Страшным судом. Царь добивался полновластия как исполнитель воли Божьей по наказанию человеческого греха и утверждению истинного «благочестия » не только во спасение собственной души, но и тех грешников, которых он обрекал на смерть. И только в последние годы жизни царь стал каяться, возможно, осознавая, что прельстился. Завещание 1579 г. отразило духовный кризис. Идеи, которая бы вдохновила его, не было, оставалось одно: ждать Суда Христова».
«Иван Грозный стремился распространить на мирскую жизнь идеал жизни монашеской, собираясь решать мирские проблемы методами монашеского подвижничества, и, прежде всего, методом «истязания плоти». Создается впечатление, что, считая себя воплощением Божественного Замысла на земле, Иван Грозный внутренне уверился и в том, что он имеет полное и несомненное право относиться к собственному государству и к собственному народу, как к телу, которое необходимо истязать, подвергать всяческим мучениям, ибо только тогда откроются пути к вечному блаженству. И только пройдя через страх Божий в его самом непосредственном, телесном выражении, Российское государство, ведомое своим государем-иноком, придет к «истине и свету». Вот и должен он вести святую войну против всех врагов правой веры, и прежде всего против бояр-злобесников, посягающих на его Богом данную власть. Поэтому казни и преследования, совершаемые государем, вовсе не плод его больной воспаленной фантазии, не следствие самодурства и нравственной распущенности. Это - совершенно сознательная борьба с изменниками Богу, с теми, кем овладел бес, кто предал истинную веру. Иван Грозный, карая измену, последовательно и целенаправленно отсекал от «плоти» Русского государства все греховное. И разделение государства на две части - земщину и опричнину - объясняется помимо всего прочего еще и тем, что земщина представляет собой часть «плоти» единой Русской земли, которую государь подверг жесточайшему истязанию, дабы проучить врагов православия и поселить в их душах страх Божий. Потому и войско опричное изначально строилось по принципу военно-монашеского ордена, главой которого является сам царь, исполнявший обязанности игумена».
И.П. ФРОЯНОВ (современный историк): «Исторические корни опричнины уходя во времена правления Ивана III, когда Запад развязал идеологическую войну против России, забросив на русскую почву семена опаснейшей ереси, подрывающей основы православной веры, апостольской Церкви и, стало быть, зарождающегося самодержавия. Эта война, продолжавшаяся почти целый век, создала в стране такую религиозно-политическую неустойчивость, которая угрожала самому существованию Русского государства. И опричнина стала своеобразной формой его защиты. <…> Учреждение опричнины стало переломным моментом царствования Иоанна IV. Опричные полки сыграли заметную роль в отражении набегов Девлет-Гирея в 1571 и 1572 годах… С помощью опричников были раскрыты и обезврежены заговоры в Новгороде и Пскове, ставившие своей целью отложение от Московии под власть Литвы… Московское государство окончательно и безповоротно встало на путь служения, очищенная и обновленная опричниной…»
ХАРАКТЕРИСТИКА ОПРИЧНИНЫ
Н.М. КАРАМЗИН (русский историк XIX в.): «Москва цепенела в страхе. Кровь лилася; в темницах, в монастырях стенали жертвы; но... тиранство еще созревало: настоящее ужасало будущим! Нет исправления для мучителя, всегда более и более подозрительного, более и более свирепого; кровопийство не утоляет, но усиливает жажду крови: оно делается лютейшею из страстей. - Любопытно видеть, как сей государь, до конца жизни усердный чтитель христианского закона, хотел соглашать его божественное учение с своею неслыханною жестокостию: то оправдывал оную в виде правосудия, утверждая, что все ее мученики были изменники, чародеи, враги Христа и России; то смиренно винился пред Богом и людьми, называл себя гнусным убийцею невинных, приказывал молиться за них в святых храмах, но утешался надеждою, что искреннее раскаяние будет ему спасением и что он, сложив с себя земное величие, в мирной обители св. Кирилла Белозерского со временем будет примерным иноком! Так писал Иоанн к князю Андрею Курбскому и к начальникам любимых им монастырей, во свидетельство, что глас неумолимой совести тревожил мутный сон души его, готовя ее к внезапному, страшному пробуждению в могиле!»
А.Г. КУЗЬМИН (советский историк): « Опричнина - одна из самых трагических страниц русской истории. После колоссального десятилетнего взлета в 50-е гг. XVI века следствием опричнины стало падение экономических, политических, социальных показателей жизни страны на многие десятилетия, и, главное, были утрачены многие перспективы будущего развития. Формально опричнина занимает 1565–1572 годы. За это время на Россию обрушился террор, какового не бывало, по крайней мере, после татаро-монгольского нашествия: беспрестанные и бессмысленные казни людей, служивших государству; десятки тысяч новгородцев, спущенных в Волхов, - такового не было ни при одном ливонском, литовском или шведском нашествие».
«Опричнина стала в руках царя орудием, которым он просеивал всю русскую жизнь, весь ее порядок и уклад, отделял добрые семена русской православной соборности и державности от плевел еретических мудрствований, чужебесия в нравах и забвения своего религиозного долга. <…> Ревностно и неукоснительно исполнял царь со своими опричниками весь строгий устав церковный. Как некогда богатырство, опричное служение стало формой церковного послушания - борьбы за воцерковление всей русской жизни, без остатка, до конца. Ни знатности, ни богатства не требовал царь от опричников, требовал лишь верности».
6. ИВАН ГРОЗНЫЙ - ТИРАН ИЛИ ГЕРОЙ?
А.М. КУРБСКИЙ (XVI в., современник Ивана Грозного): « Царь же, хоть и удостоен царского величия, но в чем дарований от Бога не получил, должен искать доброго и полезного совета не только от советников, но и от простых людей, поскольку дар духа дается не по богатству внешнему и по силе царства, но по правости душевной. Ведь смотрит Бог не на могущество и гордость, но на правость сердечную, и дает дары тем, кто воспринимает их доброй волей своей. Ты же все это забыл. Отрыгнул вместо благоухания смрад! И вот еще что забыл или не знаешь, что все бессловесные в своих поступках душевной природой бывают движимы, а точнее, принуждаются ею, и чувствами руководятся, а люди - не только существа из плоти, но и бестелесные силы, то есть святые ангелы, а поэтому советом и разумом управляются, как Дионисий Ареопагит и другой великий учитель пишут об этом. Вот бы тебе об учениях тех древних блаженных мужей поведать ему! К тому же и о том следовало немного вспомнить, что еще и сейчас всеми там из уст в уста передается, то есть про деда того царя, князя великого Иоанна, столь широко границы свои раздвинувшего и, что еще удивительней, великого царя ордынского, у которого в неволе был, изгнал он и царство его разорил. А достиг этого не из-за кровопийства своего и любимого им грабительства, ни в коем случае, но, воистину, из-за частых советов с мудрыми и мужественными синклитами его ведь, говорят, очень любил он советоваться и ни чего не начинал без глубочайшего и обстоятельного обсуждения. Ты же против всех их, не только тех древних прежденазванных великих святых, но и против недавнего того славного государя вашего выступил - ведь все они в один голос провозглашают: любящий совет любит душу свою; а ты говоришь: «Не держи советников более мудрых, чем ты!» О сын дьявола! Зачем человеческой природе, кратко говоря, жилы пресек и, всю крепость души его разрушить и похитить желая, такую искру безбожную в сердце царя христианского всеял, что от нее во всей Святорусской земле пожар лютости возгорелся?»
«<...> В те годы (в годы правления «Избранной рады». - Сост.) , как я уже говорил, был царь наш в смирении и хорошо царствовал, и по пути Господня закона шествовал. Тогда, по словам пророка: «Без усилий Господь врагов его смирил», и на страны, посягнувшие на народ христианский, возлагал Он руку Свою. Ведь волю человеческую Господь прещедрый больше милостью направляет на добрые дела и укрепляет ее в этом, нежели наказанием, если же человек закоренелый в зле и непокорным окажется, тогда наказанием, с милосердием смешанным; ну а если он неисцелим, тогда казнит в назидание тем, кто пожелал бы жить не по закону. И добавил Он ко всему еще один дар, как уже говорил, награждая и утешая в покаянии пребывающего царя христианского. В те же годы, или немного раньше, даровал ему Бог к Казанскому еще и другое царство - Астраханское. <...> «Вот что, о царь, получил ты от шепчущих тебе в уши любимых твоих ласкателей: вместо святого поста твоего и воздержания прежнего пьянство губительное с посвященными дьяволу чашами, вместо целомудренной жизни твоей грехи, всякой скверны полные, вместо строгой справедливости суда твоего царского к лютости и бесчеловечию подтолкнули они тебя, вместо же молитв тихих и кротких, которыми с Богом своим беседовал, лености и долгому сну научили тебя и зевоте после сна и главоболию с похмелья и другим злостям непомерным и неисповедимым. А что восхваляют они тебя, и возносят, и называют тебя царем великим, непобедимым и храбрым - воистину, и был таким, когда в страхе Божьем жил. Теперь же, когда раздулся от лести их и обманут, что получил?» «Неужели не видишь, о царь, к чему привели тебя человекоугодники? И каким сделали тебя любимые твои маньяки? И как свергли вниз и поразили проказой прежде святую и вечную, покаянием украшенную совесть души твоей? А если нам не веришь, понапрасну называя нас лживыми изменниками, да прочтет величество твое в Слове об Ироде златовещательными устами изреченном. <...> «Ирод, говорил он, мучитель граждан и воинов, разбойник, друзей своих губитель». Твое же величество от преизлишней злости не только друзей губителем стал, но и всей Святорусской земли с кромешниками твоими разорителем, домов грабителем и убийцей сыновей. От этого, Боже, сохрани тебя и не допусти этому случиться, Господи Царь веков!»
ПАТРИАРХ ИОВ (ум. в 1607 г., первый русский патриарх, современник Ивана Грозного): « Благочестивый же тот царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич (Иван Грозный . - Сост. ) был разумом славен и мудростью украшен, и богатырскими победами славен, и в ратном деле весьма искусен, и во всем царском правлении достохвально себя проявил, великие и невиданные победы одержал и многие подвиги благочестия совершил. Царским своим неусыпным правлением и многой премудростью не только подданных богохранимой своей державы поверг в страх и трепет, но и всех окрестных стран иноверные народы, лишь услышав царское имя его, трепетали от великой боязни. О прочих же его царских добродетельных делах скажем в своем месте».
ДЖЕРОМ ГОРСЕЙ (ум. после 1526 г., английский дворянин, дипломат, встречался с царем Иваном Грозным): « Царь жил в постоянном страхе и боязни заговоров и покушений на свою жизнь, которые раскрывал каждый день, поэтому он проводил большую часть времени в допросах, пытках и казнях, приговаривая к смерти знатных военачальников и чиновников, которые были признаны участниками заговоров. <…> Царь наслаждался, купая в крови свои руки и сердце, изобретая новые пытки и мучения, приговаривая к казни тех, кто вызывал его гнев, а особенно тех из знати, кто был наиболее предан и любим его подданными. В то время он всячески противопоставлял им и поддерживал самых больших негодяев из своих военачальников, солдат, все это на деле привело к росту враждующих и завистников, не осмелившихся даже один другому доверять свои планы свержения царя (что было их главным желанием). Он видел это и знал, что его государство и личная безопасность с каждым днем становятся все менее надежными. <…> Царь Иван Васильевич правил более шестидесяти лет. Он завоевал Полоцк (Pollotzco), Смоленск (Smolensco) и многие другие города и крепости в семистах милях на юго-запад от города Москвы в областях Ливонии, принадлежавших польской короне, он завоевал также многие земли, города и крепости на восточных землях Ливонии и в других доменах королей Швеции и Польши; он завоевал царства Казанское и Астраханское, все области и многочисленные народы ногайских и черкесских (Nagaie and Chercas) татар и другие близкие к ним народы, населявшие пространства в две тысячи миль по обе стороны известной реки Волги и даже на юг до Каспийского моря. Он освободился от рабской дани и поборов, которые он и его предшественники ежегодно платили великому царю Скифии, хану крымских татар (the Chan of Crim Tartor), посылая ему, однако, небольшую мзду, чтобы защищаться от их ежегодных набегов. Он завоевал Сибирское царство и все прилежащие к нему с Севера области более чем на 1500 миль. Таким образом, он расширил значительно свою державу во всех направлениях и этим укрепил населенную и многочисленную страну, ведущую обширную торговлю и обмен со всеми народами, представляющими разные виды товаров своих стран, в результате не только увеличились его доходы и доходы короны, на сильно обогатились его города и провинции. Столь обширны и велики стали его владения, что они едва ли могли управляться одним общим правительством (regiment) и должны были распасться опять на отдельные княжества и владения, однако под его единодержавной рукой монарха они остались едиными, что привело его к могуществу, превосходившему всех соседних государей. Именно это было его целью, а все им задуманное осуществилось. Но безграничное честолюбие и мудрость человека оказываются лишь безрассудством в попытке помешать воле и власти Всевышнего, что и подтвердилось впоследствии. Этот царь уменьшил неясности и неточности в их законодательстве и судебных процедурах, введя наиболее удобную и простую форму письменных законов, понятных и обязательных для каждого, так что теперь любой мог вести свое дело без какого-либо помощника, а также оспаривать незаконные поборы в царском суде без отсрочки. Этот царь установил и обнародовал единое для всех вероисповедание, учение и богослужение в Церкви, согласно, как они это называют, учению о трех символах, или о православии, наиболее близкому к апостольскому уставу, используемому в первоначальной (the primitive church) Церкви и подтвержденному мнением Афанасия и других лучших и древнейших отцов [церкви] на Никейском (Nicene) соборе и на других наиболее праведных соборах (counsalls). Он и его предки приняли древнейшие правила христианской религии, как они верили, от греческой церкви, ведя свое древнее начало от св. апостола Андрея и их покровителя св. Николая. Эта греческая церковь с тех пор, по причине отступлений и распрей, подвергалась упадку и заблуждениям в наиболее важном: в существе доктрин и в отправлении богослужений. Из-за этого царь отделил московское духовное управление от греческой церкви и соответственно от необходимости в эту церковь посылать пожертвования и принимать оттуда грамоты. С помощью Троицы он убедил нестойкого патриарха Иеремию отречься от патриаршества в Константинополе или Хиосе в пользу московской митрополии. Царь резко отклонял и отвергал учение папы, рассматривая его как самое ошибочное из существующих в христианском мире: оно угождает властолюбию папы, выдумано с целью сохранить его верховную иерархическую власть, никем ему не дозволенную; царь изумлен тем, что отдельные христианские государи признают его верховенство, приоритет церковной власти над светской. Все это, только более пространно, он приказал изложить своим митрополитам, архиепископам и епископам, архимандритам и игуменам папскому нунцию патеру Антонию Поссевино (Pater Antonie Posavinus), великому иезуиту, у входа в собор Пречистой (Prechista) в Москве. [За время своего правления этот царь] построил свыше 40 прекрасных каменных церквей, богато украшенных и убранных внутри, с главами, покрытыми позолотой из чистого золота. Он построил свыше 60 монастырей и обителей, подарив им колокола и украшения и пожертвовав вклады, чтобы они молились за его душу. Он построил высокую колокольню из тесаного камня внутри Кремля, названную Благовещенской колокольней (Blaveshina Collicalits), с тридцатью великими и благозвучными колоколами на ней, которая служит всем тем соборам и великолепным церквам, расположенным вокруг; колокола звонят вместе каждый праздничный день (а таких дней много), а также очень заунывно в каждую полуночную службу. <…> Царь, среди многих других подобных своих деяний, построил за время царствования 155 крепостей в разных частях страны, установив там пушки и поместив военные отряды. Он построил на пустующих землях 300 городов, названных «ямами» (yams), длиной в одну-две мили, дав каждому поселенцу участок земли, где он мог содержать быстрых лошадей столько, сколько может потребоваться для нужд государственной службы. Он построил крепкую, обширную, красивую стену из камня вокруг Москвы, укрепив ее пушками и стражей».
Н.М. КАРАМЗИН (русский историк XIX в.): «Между иными тяжкими опытами судьбы, сверх бедствий удельной системы, сверх ига моголов, Россия должна была испытать и грозу самодержца-мучителя: устояла с любовию к самодержавию, ибо верила, что Бог посылает и язву, и землетрясение, и тиранов; не преломила железного скиптра в руках Иоанновых и двадцать четыре года сносила губителя, вооружаясь единственно молитвою и терпением, чтобы, в лучшие времена, иметь Петра Великого, Екатерину Вторую (история не любит именовать живых). В смирении великодушном страдальцы умирали на лобном месте, как греки в Термопилах, за отечество, за веру и верность, не имея и мысли о бунте. Напрасно некоторые чужеземные историки, извиняя жестокость Иоаннову, писали о заговорах, будто бы уничтоженных ею: сии заговоры существовали единственно в смутном уме царя, по всем свидетельствам наших летописей и бумаг государственных. Духовенство, бояре, граждане знаменитые не вызвали бы зверя из вертепа слободы Александровской, если бы замышляли измену, взводимую на них столь же нелепо, как и чародейство. Нет, тигр упивался кровию агнцев - и жертвы, издыхая в невинности, последним взором на бедственную землю требовали справедливости, умилительного воспоминания от современников и потомства! Несмотря на все умозрительные изъяснения, характер Иоанна, героя добродетели в юности, неистового кровопийцы в летах мужества и старости, есть для ума загадка (выделено нами. - Сост.) , и мы усомнились бы в истине самых достоверных о нем известий, если бы летописи других народов не являли нам столь же удивительных примеров; если бы Калигула, образец государей и чудовище, если бы Нерон, питомец мудрого Сенеки, предмет любви, предмет омерзения, не царствовали в Риме. Они были язычники; но Людовик XI был христианин, не уступая Иоанну ни в свирепости, ни в наружном благочестии, коим они хотели загладить свои беззакония: оба набожные от страха, оба кровожадные и женолюбивые, подобно азиатским и римским мучителям. Изверги вне законов, вне правил и вероятностей рассудка: сии ужасные метеоры, сии блудящие огни страстей необузданных озаряют для нас, в пространстве веков, бездну возможного человеческого разврата, да видя содрогаемся! Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его история всегда полезна для государей и народов: вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели - и слава времени, когда вооруженный истиною дееписатель может, в правлении самодержавном, выставить на позор такого властителя, да не будет уже впредь ему подобных! Могилы бесчувственны; но живые страшатся вечного проклятия в истории, которая, не исправляя злодеев, предупреждает иногда злодейства, всегда возможные, ибо страсти дикие свирепствуют и в веки гражданского образования, вели уму безмолвствовать или рабским гласом оправдывать свои исступления. Так, Иоанн имел разум превосходный, не чуждый образования и сведений, соединенный с необыкновенным даром слова, чтобы бесстыдно раболепствовать гнуснейшим похотям. Имея редкую память, знал наизусть Библию, историю греческую, римскую, нашего отечества, чтобы нелепо толковать их в пользу тиранства; хвалился твердостию и властию над собою, умея громко смеяться в часы страха и беспокойства внутреннего; хвалился милостию и щедростию, обогащая любимцев достоянием опальных бояр и граждан; хвалился правосудием, карая вместе, с равным удовольствием, и заслуги и преступления; хвалился духом царским, соблюдением державной чести, велев изрубить присланного из Персии в Москву слона, не хотевшего стать перед ним на колена, и жестоко наказывая бедных царедворцев, которые смели играть лучше державного в шашки или в карты; хвалился, наконец, глубокою мудростию государственною, по системе, по эпохам, с каким-то хладнокровным размером истребляя знаменитые роды, будто бы опасные для царской власти, - возводя на их степень роды новые, подлые и губительною рукою касаясь самых будущих времен: ибо туча доносителей, клеветников, кромешников, им образованных, как туча гладоносных насекомых, исчезнув, оставила злое семя в народе; и если иго Батыево унизило дух россиян, то, без сомнения, не возвысило его и царствование Иоанново. Но отдадим справедливость и тирану: Иоанн в самых крайностях зла является как бы призраком великого монарха, ревностный, неутомимый, часто проницательный в государственной деятельности…»
С.М. СОЛОВЬЕВ (русский историк XIX в.): «Характер, способ действий Иоанновых исторически объясняются борьбою старого с новым, событиями, происходившими в малолетство царя, во время его болезни и после; но могут ли они быть нравственно оправданы этою борьбою, этими событиями? Можно ли оправдать человека нравственною слабостию, неуменьем устоять против искушений, неуменьем совладать с порочными наклонностями своей природы? Бесспорно, что в Иоанне гнездилась страшная болезнь, но зачем же было позволять ей развиваться? Мы обнаруживаем глубокое сочувствие, уважение к падшим в борьбе, но когда мы знаем, что они пали, истощив все зависевшие от них средства к защите; в Иоанне же этой борьбы с самим собою, с своими страстями мы вовсе не видим. Мы видим в нем сознание своего падения. «Я знаю, что я зол», - говорил он; но это сознание есть обвинение, а не оправдание ему; мы не можем не уступить ему больших дарований и большой, возможной в то время начитанности, но эти дарования, эта начитанность не оправдание, а обвинение ему. <…> Иоанн сознавал ясно высокость своего положения, свои права, которые берег так ревниво; но он не сознал одного из самых высоких прав своих - права быть верховным наставником, воспитателем своего народа: как в воспитании частном и общественном, так и в воспитании всенародном могущественное влияние имеет пример наставника, человека, вверху стоящего, могущественное влияние имеет дух слов и дел его. Нравы народа были суровы, привыкли к мерам жестоким и кровавым; надобно было отучать от этого; но что сделал Иоанн? Человек плоти и крови, он не сознал нравственных, духовных средств для установления правды и наряда или, что еще хуже, сознавши, забыл о них; вместо целения он усилил болезнь, приучил еще более к пыткам, кострам и плахам; он сеял страшными семенами, и страшна была жатва - собственноручное убийство старшего сына, убиение младшего в Угличе, самозванство, ужасы Смутного времени! Не произнесет историк слово оправдания такому человеку; он может произнести только слово сожаления, если, вглядываясь внимательно в страшный образ, под мрачными чертами мучителя подмечает скорбные черты жертвы; ибо и здесь, как везде, историк обязан указать на связь явлений: своекорыстием, презрением общего блага, презрением жизни и чести ближнего сеяли Шуйские с товарищами - вырос Грозный».
«Тяжелое сиротское детство, самоуправство Шуйских наложили отпечаток на всю его жизнь, лишив его доверия к подданным. Тем не менее это был проницательный политик, понимавший по-своему правильно сложные внешне- и внутриполитические задачи России. Грозный боролся со старицким князем Владимиром и его окружением, что объективно означало осуществление настоятельной потребности упрочения единства русских земель. Он много сделал для развития экономических отношений со странами Востока и Запада. Это отвечало насущным интересам широких кругов феодалов и купечества. На заре самостоятельной деятельности Иван IV умел ценить талантливых и самобытных сподвижников. Но мнительный характер и обостренное чувство собственного величия неизбежно приводили его к разрыву с теми, кто искренно, настойчиво и дальновидно проводил мероприятия, направленные на укрепление самодержавия».
ИОАНН, МИТРОПОЛИТ САНКТ-ПЕТЕРУРГСКИЙ И ЛАДОЖСКИЙ (XX в.): «Фигура царя Иоанна IV Васильевича Грозного (1530–1584) и эпоха его царствования как бы венчают собой период становления русского религиозного самосознания. Именно к этому времени окончательно сложились и оформились взгляды русского народа на самое себя, на свою роль в истории, на цель и смысл существования, на государственные формы народного бытия. Царствование Иоанна IV протекало бурно. Со всей возможной выразительностью ее течение обнажило особенность русской истории, состоящую в том, что ее ход имеет в основе не «баланс интересов» различных сословий, классов, групп, а понимание общего дела, всенародного служения Богу, религиозного долга».
7. ИВАН ГРОЗНЫЙ: ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ И ЗНАЧЕНИЕ
ИЗ «КАЗАНСКОЙ ИСТОРИИ» (XVI В.): «Таков был тот царь великий князь. И еще при жизни своей совершил он много дел, достойных похвалы и памяти: города новые построил, а старые обновил, и воздвиг церкви чудесные и прекрасные, и монастыри общежительные устроил для иночествующих. И с юных лет не любил он никаких царских потех: ни охоты на птицу, ни собачьей, ни звериной борьбы, ни гусельного бренчания, ни скрипения прегубниц, ни музыкального звука, ни пищания свирельного, ни скакания и плясок скоморохов, зримых бесов. И всякое балагурство от себя отринул и насмешников отогнал и окончательно их возненавидел. И жил лишь воинскими заботами и обучал ратному делу, и почитал добрых конников и храбрых стрелков, и заботился о них с воеводами, и всю жизнь свою советовался с мудрыми советниками своими, и стремился к тому, чтобы избавить землю свою от нашествия поганых и от частого разорения; кроме того, пытался он и старался всякую неправду, и бесчестье, и неправедный суд, и посулы, и подкупы, и разбой, и грабеж вывести по всей своей земле и насеять в людях и взрастить правду и благочестие. И для того по всей великой своей державе, по всем городам и селам, подыскав, расселил разумных людей и верных сотников, и пятидесятников, и десятников и заставил всех людей присягнуть ему на верность, как некогда Моисей израильтян, дабы каждый отвечал за свое число, как пастырь за овец своих, и наблюдал за ними, и вскрывал всякое зло и неправду, и обличал бы виновных перед старшими судьями, и, если бы такой человек не прекратил злых своих дел, чтобы неумолимо предавали его смерти за проступок его. И таким способом укрепил он землю свою. Можно ведь дурные застаревшие привычки искоренять у людей и истреблять! И была в царствование его великая тишина по всей Русской земле, и улеглись всякие беды и мятежи, и прекратился сильный разбой, и хищения, и воровство, которые были при его отце, и варварские набеги прекратились, ибо испугались крепкой силы его поганые цари и устрашились меча его нечестивые короли, и военачальники ногайские, мурзы, дрогнули перед блистанием копий его и щитов, и затряслись и побежали немцы во главе с магистром от доблестных воинов, и пресек стремления воинственных казанцев, и заставил смиренно преклониться черемисов! И расширил он во все стороны русские границы, продолжил их до берегов морских, и наполнил их бесчисленными людскими селениями, и одержал много побед над врагами, так что боялись и трепетали они от одного имени его воевод. И звали его во всех странах могущественным и непобедимым царем, и боялись поганые народы приходить войной на Русь, слыша, что еще жив он, зная грозность его…»
Н.М. КАРАМЗИН (русский историк XIX в.): «В заключение скажем, что добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти: стенания умолкли, жертвы истлели, и старые предания затмились новейшими; но имя Иоанново блистало на Судебнике и напоминало приобретение трех царств могольских: доказательства дел ужасных лежали в книгохранилищах, а народ в течение веков видел Казань, Астрахань, Сибирь как живые монументы царя-завоевателя; чтил в нем знаменитого виновника нашей государственной силы, нашего гражданского образования; отвергнул или забыл название мучителя, данное ему современниками, и по темным слухам о жестокости Иоанновой доныне именует его только Грозным, не различая внука с дедом, так названным древнею Россиею более в хвалу, нежели в укоризну. История злопамятнее народа!»
К.Д. КАВЕЛИН (русский историк и юрист XIX в.): «Как бы мы ни смотрели на Ивана Грозного, царствование его, конечно, одно из замечательнейших в русской истории; а мы, даже до сих пор, все больше обращаем внимание на психологический характер его жестокостей, как будто в них вся сущность дела. Не то же ли это самое, что судить о последней американской войне по одним ее ужасам, о царствовании Петра по розыскам и казням, о нашем призвании в Польше и Западном крае по судьбе враждебного нам элемента? Смотреть так на историю значит заранее отказаться от понимания величайших исторических эпох и событий. Ни в чем наше умственное несовершеннолетие не выказывается так осязательно, как в том, что мы не только не понимаем, но почти не знаем царствования Ивана IV и даже мало им интересуемся, воображая, что, и не изучив его, можно понимать русскую историю; а между тем эпоха Грозного, по своему значению во внутреннем развитии Великороссии, есть преддверие к эпохе Петра и имеет с ней глубочайшую связь». <…> «Все то, что защищали современники Иоанна, уничтожилось, исчезло; все то, что защищал Иоанн IV, развилось и осуществлено; его мысль так была живуча, что пережила не только его самого, но века, и с каждым возрастала и захватывала больше и больше места. Неужели он был не прав?.. От ужасов того времени нам осталось дело Иоанна; оно-то показывает, насколько он был выше своих противников».
В.О. КЛЮЧЕВСКИЙ (русский историк XIX–XX в.): «Таким образом, положительное значение царя Ивана в истории нашего государства далеко не так велико, как можно было бы думать, судя по его замыслам и начинаниям, по шуму, какой производила его деятельность. Грозный царь больше задумывал, чем сделал, сильнее подействовал на воображение и нервы своих современников, чем на современный ему государственный порядок. Жизнь Московского государства и без Ивана устроилась бы так же, как она строилась до него и после него, но без него это устроение пошло бы легче и ровнее, чем оно шло при нем и после него: важнейшие политические вопросы были бы разрешены без тех потрясений, какие были им подготовлены. Важнее отрицательное значение этого царствования. Царь Иван был замечательный писатель, пожалуй даже бойкий политический мыслитель, но он не был государственный делец. Одностороннее, себялюбивое и мнительное направление его политической мысли при его нервной возбужденности лишило его практического такта, политического глазомера, чутья действительности, и, успешно предприняв завершение государственного порядка, заложенного его предками, он незаметно для себя самого кончил тем, что поколебал самые основания этого порядка. Карамзин преувеличил очень немного, поставив царствование Ивана - одно из прекраснейших поначалу - по конечным его результатам наряду с монгольским игом и бедствиями удельного времени. Вражде и произволу царь жертвовал и собой, и своей династией, и государственным благом. Его можно сравнить с тем ветхозаветным слепым богатырем, который, чтобы погубить своих врагов, на самого себя повалил здание, на крыше коего эти враги сидели».
МИТРОПОЛИТ МАКАРИЙ (БУЛГАКОВ) (русский историк Церкви, XIX в.): «Образец такого благочестия и вместе порочности представлял собою царь Иван Васильевич. Он был величайшим ревнителем церковных уставов, каждый день посещал все церковные службы и окроплялся святою водою, каждое дело начинал крестным знамением, а в слободе Александровской вместе с своими опричниками старался выполнять даже монашеский устав: носил иноческую одежду, выстаивал продолжительные богослужения, сам звонил и читал жития святых за братскою трапезою и молился так часто и так усердно, что на лбу его от земных поклонов были шишки. Но в душе, казалось, у него не было ничего не только христианского, даже человеческого, ни искры христианской любви, чистоты, справедливости. Как лютый зверь, жаждал он крови человеческой, услаждался пытками и страданиями своих несчастных жертв, измучил и истерзал тысячи невинных; вместе с тем предавался самому грубому невоздержанию, самому безобразному распутству, семь раз был женат; пожираемый ненасытным сребролюбием, грабил всех и все, и церкви, и монастыри. Многочисленные опричники царя выбивались из сил, чтобы подражать во всем своему высокому образцу, и действительно являлись достойными его последователями и по бесчеловечию, и по распутству, и по грабительству, оставаясь совершенно безнаказанными. Надобно, однако ж, сознаться, что не только при царе Иване Васильевиче, но и прежде его, при его отце и деде, тот же дух жестокосердия и бесчеловечия, своекорыстия и всякого рода насилий был господствующим духом и во всем нашем высшем классе: этому немало благоприятствовали как пример самих великих князей, так и устройство тогдашней администрации и суда. <…> Как ни страшно казнил иногда государь своих наместников и других чиновников за взятки, притеснения народа, грабительство, но эти казни мало производили влияния на людей, которые, хотя называли себя православными христианами и свято выполняли уставы Церкви, были, однако ж, чужды духа Христова и не знали в сердце, что такое правда и братская христианская любовь ко всем людям без всякого различия».
С.Ф. ПЛАТОНОВ (русский историк XIX–XX в.): «Мы имеем дело с крупным дельцом, понимавшим политическую обстановку и способным на широкую постановку правительственных задач. Одинаково и тогда, когда с «избранной радой» Грозный вел свои первые войны и реформы, и тогда, когда позднее, без «рады», он совершал свой государственный переворот в опричнине, брал Ливонию и Полоцк и колонизовал «дикое поле», - он выступает перед нами с широкой программой и значительной энергией. Сам ли он ведет свое правительство или только умеет выбрать вожаков, - все равно: это правительство всегда обладает необходимыми политическими качествами, хотя не всегда имеет успех и удачу. Недаром шведский король Иоанн, в противоположность Грозному, называл его преемника московским словом «durak», отмечая, что со смертью Грозного в Москве не стало умного и сильного государя».
А.А. ЗИМИН, А.Л. ХОРОШКЕВИЧ (советские историки): «Для России время правления Ивана Грозного осталось одной из самых мрачных полос ее истории. Разгром реформационного движения, бесчинства опричнины, «новгородский поход» - вот некоторые вехи кровавого пути Грозного. Впрочем, будем справедливы. Рядом вехи другого пути - превращение России в огромную державу, включившую земли Казанского и Астраханского ханств, Западной Сибири от Ледовитого океана до Каспийского моря, реформы управления страной, упрочение международного престижа России, расширение торговых и культурных связей со странами Европы и Азии».
Н.Н. ВОЕЙКОВ (русский историк): «Независимо от своих личных качеств и недостатков самодержавный государь, стоявший выше сословных и социальных делений, черпая силу и полноту власти из своего органического единения с народом и союза с Церковью, несомненно, являлся в то время, в этот жестокий для народов Европы XVI век, монархом наиболее совершенного типа. Россия, выпутавшаяся из-под тяжкого монгольского ига, нуждалась в перестройке многих отраслей своего быта и в экономических и технических усовершенствованиях, введенных на Западе. Вместе с тем система правления была налажена правильно, отвечая полностью тем идеалам, на которых веками возрастала русская государственность, окончательно оформившаяся в Москве. Иван IV глубоко сознавал свою ответственность пред Богом за служение русскому народу, как до него сознавали это лучшие князья, создававшие государство. Несмотря на все войны и внутренние потрясения, Россия крепла и одухотворялась, покуда оставалась нерушимой гармония, царившая между Церковью и государством».
Б.Н. ФЛОРЯ (современный историк): «Если конкретная роль Ивана IV в развитии древнерусского общества и древнерусской государственности рисуется вполне ясно и определенно, то историческая оценка этой роли требует внимательного изучения широкого круга проблем не только русской, но и европейской истории. К исследованиям такого рода отечественные ученые лишь начинают обращаться. Но даже если такая работа в ее полном объеме будет когда-то проделана и ее итогом станет признание социально-политического устройства России второй половины XVI века наиболее оптимальной, обеспечивавшей возможности поступательного развития в данных исторических условиях формой организации общества, то все равно исследователи встанут перед решением вопроса: обязательны ли для достижения такого итога были все те кровавые жертвы, которыми ознаменовалось правление Ивана IV и которые привели в конечном итоге к разорению всей страны, сделав ее неспособной отразить наступление своих противников? В нашем распоряжении до сих пор нет серьезных доказательств, что царь в своей политике сталкивался с непримиримой, готовой на крайние меры оппозицией, и продолжают сохраняться серьезные сомнения в существовании целого ряда заговоров, которые Иван IV подавлял с такой жестокостью. Приходится честно сказать читателю, что на вопрос об историческом значении деятельности Ивана IV мы до сих пор не имеем окончательного ответа. Остается лишь надеяться, что его могут принести труды новых поколений исследователей».
ИОАНН, МИТРОПОЛИТ САНКТ-ПЕТЕРУРГСКИЙ И ЛАДОЖСКИЙ (XX в.): «Так царствование Грозного царя клонилось к завершению. Неудачи Ливонской войны, лишившие Россию отвоеванных было в Прибалтике земель, компенсировались присоединением бескрайних просторов Сибири в 1579–1584 годах. Дело жизни царя было сделано - Россия окончательно и бесповоротно встала на путь служения, очищенная и обновленная опричниной. В Новгороде и Пскове были искоренены рецидивы жидовствования, Церковь обустроена, народ воцерковлен, долг избранничества - осознан. В 1584 году царь мирно почил, пророчески предсказав свою смерть. В последние часы земной жизни сбылось его давнее желание - митрополит Дионисий постриг государя, и уже не Грозный царь Иоанн, а смиренный инок Иона предстал перед Всевышним Судией, служению Которому посвятил он свою бурную и нелегкую жизнь. <…> Приняв на себя по необходимости работу самую неблагодарную, царь, как хирург, отсекал от тела России гниющие, бесполезные члены. Иоанн не обольщался в ожидаемой оценке современниками (и потомками) своего труда, говоря: «Ждал я, кто бы поскорбел со мной, и не явилось никого; утешающих я не нашел - заплатили мне злом за добро, ненавистью - за любовь». В отличие от историков, народ верно понял своего царя и свято чтил его память. Вплоть до самой революции и последовавшего за ней разгрома православных святынь Кремля к могиле Грозного царя приходил простой люд служить панихиды, веруя, что таким образом выраженное почитание Иоанна IV привлекает благодать Божию в дела, требующие справедливого и нелицеприятного суда».
Ю.А. КУРДИН (современный историк):
«Казанский поход и завоевание Астраханского царства, органично связанные в сознании современников с именем Ивана IV, составили сюжетную основу многочисленных произведений фольклора. Царь-победитель стал героем большинства исторических песен XVI века. Образ его запечатлели сказки, предания, легенды; он проник даже в заговоры. Образ Грозного стал основой множества историко-топонимических легенд и преданий, до сих пор бытующих в местах, по которым проходили пути следования царских войск. Песни и предания о походе на Казань широко представлены и в мордовском фольклоре. Эти произведения хранят живые черты эпохи, в них запечатлелись свидетельства людей, или помнивших о недавних событиях, или слышавших о них от очевидцев. <…> Во время Казанского похода 1552 г. Иван Грозный выступал в роли освободителя населения огромного региона, страдающего от татарских набегов. Местное население, преимущественно мордовское, в большинстве своем действительно встречало царя как освободителя. Доброжелательное отношение Ивана IV к местному населению, личное обаяние двадцатидвухлетнего государя сохранились в народной памяти и дошли до нашего времени в устно-поэтических рассказах.
МЕЛАНЬЮШКИН КОЛОДЕЦ
Иван Грозный через наше село Помру шел на Казань с войском против татар воевать.
Вот у колодца он рядом остановился, слез с коня. А там девушка воду наливала.
Он к ней подходит, воды просит. Она дает ведро.
Иван Грозный попил. На девушку поглядел. И уж, говорят, больно она ему понравилась. Он ее обнял и поцеловал.
Она испугалась, покраснела. Да как побежит с ведрами прямо в село. А воины на нее смотрят, смеются.
Звали ту девушку Меланьей. И с тех пор колодец этот зовут Меланьюшкин.
Место там очень хорошее - сад - вишни, сливы, яблони, пасека рядом.
И вот такая история там была. Мне про нее бабушка рассказывала.
<…>
Примечательно, что образ Грозного-тирана не соотносится в народном творчестве с образом Царя-освободителя. <…> Ни об одном русском царе не сохранилось у жителей Ардатовского и Арзамасского уездов столько доброй памяти, как об Иване Грозном. Он всегда помнился им как царь-освободитель. И когда через триста лет, в 1852 г., ардатовский помещик Федоров отобрал у крестьян с. Кулебаки землю и ввел барщину, они послали ходоков в столицу к императору со словами: «Предки наши были вечно свободны, и при блаженной для нас памяти Государя, царя всероссийского Ивана Грозного нам пожалованы все угодья в пользу нашу за участие во взятии царства Казанского». Они просили вернуть им землю, но ходоков отправили домой по этапу, а с крестьян потребовали дать подписку больше не жаловаться, когда же те отказались, их всех выпороли, а 20 человек забили до смерти. Да еще в наказание оставили в селе сорок солдат на постой при крестьянских харчах. Как же ардатовцам было не вспоминать добром Грозного царя!»
С.В. ПЕРЕВЕЗЕНЦЕВ (современный историк): «Иван Васильевич Грозный - это великая и трагическая фигура русской истории. И тайна Ивана Грозного скрывается в его духовной и душевной трагедии, подлинной трагедии человека, истово стремящегося к истине и свету, но так и не обретшего их в земной жизни. Фактически сформулировав принципы российской самодержавной власти, Иван Васильевич довел их до крайнего предела, до абсолюта, поставив лишь самого себя в центр чуть ли не всего мироздания. И в результате он начал войну с собственной страной, ибо не верил, что подданные его способны понять и исполнить его устремления. Время правления Ивана Грозного - великое и трагическое. Но именно в царствование Ивана IV Васильевича осмысление роли и места Российского царства в мировой истории достигает высочайшего напряжения. Именно в годы его правления были сформулированы важнейшие смысловые и целевые установки движения Российского государства и русского народа по историческим дорогам».
Похожая информация.
Г. Е. Миронов - советский и российский историк и библиограф. Он является ведущим научным сотрудником Российской государственной библиотеки, избран академиком Международной академии информатизации. Г. Е. Миронов - автор-составитель интересной хрестоматии «История государства российского».
У опричнины удивительная судьба: долгое время она была темой публицистических споров, но не специальных исследований. Во всяком случае, в русской дореволюционной историографии до появления статьи С. Ф. Платонова, вошедшей позже в его «Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв.» (Переиздание. М., 1937), работ исследовательского характера об опричнине не было.
В советской историографии к этому интереснейшему сюжету обращался П. А. Садиков в книге «Очерки по истории опричнины» (М.; Л., 1950), но она представляет собой опять же не монографию, а сборник его статей, да и то главным образом о финансовых учреждениях и земельной политике в годы опричнины. Лишь в виде статей нашли выражение интереснейшие исследования опричнины советскими историками И. И. Полосиным и С. Б. Веселовским. Тем не менее работы последнего из них, составившие сборник «Исследования по истории опричнины» (М.: Изд-во АН СССР, 1963. 639 с.), хотя и вышел он давно и небольшим тиражом, хотелось бы рекомендовать читателю, самостоятельно изучающему этот драматический и интереснейший период истории Отечества. Книга включает в себя отдельные очерки: «Обзор мнений историков об опричном дворе царя Ивана», «Отзывы о Грозном его современников», «Известия иностранцев об опричнине», «Первые жертвы опричнины», «Первоначальная территория и ведомства опричнины», «Послужные списки опричников» и другие, без анализа и цитирования которых не мог обойтись позднее ни один отечественный и зарубежный историк.
Сегодня существует обширная литература об опричнине, ставящая неподготовленного читателя в тупик. Ибо в историографии сосуществуют множество точек зрения, не дающих однозначного ответа даже на один вопрос: так все-таки, прогрессивным или регрессивным было явление опричнины? Еще бытуют в зарубежной историографии чисто карамзинские представления, в которых история России 1565-1572 гг. рассматривается лишь сквозь призму деяний «царя-тирана». В советской исторической литературе все еще основное внимание нередко уделяется лишь социально-экономической сущности опричной политики. В работах ряда историков, особенно в период культа личности Сталина, безудержно восхвалявших Ивана Грозного и его карательные органы, часто давался идиллический образ царя Ивана IV и приукрашенное представление об опричнине.
Всю существующую литературу по теме читателю, не являющемуся историком-профессионалом, изучить нет ни возможности, ни нужды. Достаточно включить в основной круг чтения несколько книг. Страницы истории опричнины в контексте жизни и государственной деятельности Ивана IV Васильевича лучше всего изучать по книгам Р. Г. Скрынникова «Иван Грозный» (М.: Наука, 1975. 247 с.) и В. Б. Кобрина «Иван Грозный» (М.: Моск. рабочий, 1989. 175 с.). Социально-экономические предпосылки опричнины, с нашей точки зрения, наиболее обстоятельно и объективно исследованы во второй и третьей главах монографии А. А. Зимина «Реформы Ивана Грозного» (М.: Соцэкгиз, 1960. 511 с.). Главные же аспекты проблемы - социально-экономический и политический смысл опричнины - на основе всей совокупности источников, как опубликованных, так и рукописных, изучены и максимально объективно изложены в книге А. А. Зимина «Опричнина Ивана Грозного» (М.: Мысль, 1964. 535 с.).
Автор подробно исследует тему, на основе огромного документального и историографического материала, что позволяет ему показать опричнину как очень сложное явление, в котором новое тесно переплеталось со старым, где централизаторская политика проводилась в крайне архаичных формах. Социально-экономические, политические аспекты опричнины в контексте объединения русских земель под властью Московского царства, борьбы с феодальной обособленностью русской церкви и т. д. находят в книге объективное (что вовсе не значит - однозначное) толкование.
Но есть для опричнины и однозначная оценка: «Варварские, средневековые методы борьбы царя Ивана со своими политическими противниками... накладывали на все мероприятия опричных лет зловещий отпечаток деспотизма и насилия», - справедливо пишет А. А. Зимин (С. 479).
Историография эпохи Ивана Грозного изобилует спорными и противоречивыми суждениями.
Точка зрения дворянской историографии на опричнину как на бессмысленное порождение прихоти царя Ивана Грозного восходит к сочинениям А. М. Курбского и публицистов начала XVII в. Наиболее ярко в дореволюционной историографии выразили эту точку зрения Н. М. Карамзин и В. О. Ключевский. Позднее буржуазная историография пыталась локализовать опричнину в масштабе и времени, рассматривать ее как явление, не имевшее последствий для дальнейшей истории монархии, не характерное для централизованной власти на Руси.
Р. Г. Скрынников в статье «Самодержавие и опричнина: Некоторые итоги политического развития России в период опричнины» (Внутренняя политика царизма: Середина XVI - начало XX в. М., 1967. С. 69) подчеркивает, что «споры о значении опричнины и ее влиянии на политическое развитие России далеки от своего завершения» и, значит, подводить итого дискуссии рано.
Вот почему мы остановимся еще на двух популярных книгах, позволяющих не только узнать о времени Ивана Грозного, опричнине и реформах, но и о разных концепциях исторической интерпретации тех далеких времен и событий. опричнина русь аграрный война
Ленинградский историк Д. Н. Альшиц считает, что в основе внутриполитической борьбы, разразившейся в эпоху Грозного, лежит значительный социальный конфликт. В своей популярной, написанной в живой полемической манере монографии «Начало самодержавия в России: Государство Ивана Грозного» (Л.: Наука, 1988. 244 с.) он и ставит своей задачей разобраться в социальной сущности, истинных масштабах и исторической значимости этого конфликта. Опираясь на введенные им в научный оборот исторические источники - Список опричников Ивана Грозного, Официальную разрядную книгу московских государей, неизвестные ранее литературные источники XVI в., автор показывает, что опричнина была не случайным и кратковременным эпизодом, а необходимым этапом становления самодержавия, начальной формой аппарата его власти. Именно времена Ивана Грозного автор считает началом самодержавия на Руси. Вот пример аргументации автора. Нельзя считать правление Ивана IV Васильевича с помощью опричнины примером монархии, ограниченной сословно-представительными учреждениями, на том основании, что в 1566 г. царем был созван Земский Собор и продолжала существовать Боярская дума. Земский Собор 1566 г. покорно и единодушно проголосовал за продолжение Ливонской войны - т.е. за решение, которого хотел царь. Но как только некоторые участники Собора посмели в форме верноподданнейшей челобитной высказать протест против опричной системы управления, на них обрушились лютые наказания. Большинство членов Боярской думы за годы опричнины были казнены или насильственно пострижены в монахи. Вплоть до смерти Грозного полными хозяевами в Думе были опричники. Факты говорят о том, считает профессор Д. Н. Альшиц, что уже тогда было установлено самодержавие, т.е., говоря словами В. И. Ленина, «форма правления, при которой верховная власть принадлежит всецело и нераздельно (неограниченно) царю» (ПСС. Т. 4. С. 252). Интересную мысль высказывает Д. Н. Альшиц в заключение рекомендованной выше монографии: во всей дальнейшей истории самодержавия трудно обнаружить периоды, когда не проявляли бы себя те или иные «опричные методы управления. Иначе и не могло быть. Социальное происхождение самодержавия неразрывно связано с опричниной. А происхождение, как известно, можно отрицать, но нельзя отменить» (С. 242).
Современные историки единодушны в оценке опричнины: она была опорой царского режима, она располагала властью, которой ранее не обладало ни одно московское правительство, она решительно укрепила аппарат самодержавия; именно с опричнины Ивана Грозного начался исторический путь царизма, уже в XVI в, формируется представление о «самодержавстве» как неограниченной власти монарха.
Однако на позиции Д. Н. Альшица, книга которого «Начало самодержавия в России» получила большой резонанс в исторических кругах, стоит остановиться более подробно. Суть авторской концепции, как мы отмечали выше, сводится к тому, что опричнина положила начало русскому самодержавию. Мысль эта высказывалась и другими историками, но в работе Д. Н. Альшица она получила более завершенный вид и всестороннюю аргументацию. Развернувшаяся вокруг этой работы известного ученого дискуссия заслуживает, думается, внимания не только узких специалистов, ибо в ходе ее быловысказано немало интересных суждений об опричнине. Итак, рассмотрим вначале основные положения Д. Н. Альшица. Анализируя предпосылки самодержавия, он исходит из того, что эта форма управления соответствовала уровню производительных сил России, а почва для перехода к единовластию была подготовлена как реформами А. Ф. Адашева, укрепившими централизованную монархию, так и историко-публицистическими выступлениями, обосновывавшими идею самодержавия. Д. Н. Альшиц отвергает концепцию опричнины, выдвинутую В. Б. Кобриным, считающим мифом борьбу боярства и дворянства в XVI в. Нет оснований, считает Д. Н. Альшиц, объявлять мифом как саму борьбу между боярством и дворянством во времена Ивана Грозного, так и существенные причины этой борьбы, однако борьба между аристократией и дворянством шла не за или против централизации, а за то, какой быть этой централизации, за то, кто и как будет управлять централизованным государством, интересы какой социальной группы класса феодалов оно будет преимущественно выражать.
Спорит Д. Н. Альшиц и с другим известным специалистом по эпохе Р. Г. Скрынниковым, согласно концепции которого опричнина явилась результатом столкновения между могущественной феодальной аристократией и поднимающейся самодержавной монархией. По мнению Д. Н. Альшица, ограничить власть самодержца стремились не только знать, но и дворянство, и верхи посада, и церковь. В объединении этих сил таилась большая и вполне реальная опасность для единовластия Грозного, противостоять которой самодержавие не могло без инструмента принуждения, возникшего в виде опричнины. Таким образом, по мнению историка, появление опричнины не зависело от произвола отдельной личности, поскольку опричнина явилась «конкретно-исторической формой объективного исторического процесса». Классовая суть самодержавия Грозного, по мнению Д. Н. Альшица, заключалась в обеспечении интересов феодалов-крепостников, и прежде всего интересов дворянства. Опричнина же консолидировала класс феодалов путем подчинения интересов всех его прослоек «интересам самого большого и могущественного его слоя - служилых людей, помещиков» (С. 236).
Вопреки традиционной точке зрения, Д. Н. Альшиц считает, что опричнина не привела к разделению государства, а создала лишь «верхний этаж» власти, благодаря чему прежние исторически сложившиеся ee институты (Боярская дума и др.) были все разом подчинены власти самодержца. Все нетрадиционные подходы ученый обстоятельно обосновывает большим документальным материалом. При этом особое внимание он уделяет летописям и публицистике XVI в., к анализу которых он впервые обратился еще 40 лет назад, получив положительную оценку своей работы от крупнейшего советского специалиста по опричнине С. Б. Веселовского (Исследование по истории опричнины. М., 1963. С. 255-256). В своей новой книге, вновь обратившись к этому кругу источников (Лицевой свод, приписки к нему Грозного), Д. Н. Альшиц убедительно доказал: время правки Лицевого свода именно 60-е, а не 80-е гг., что проливает дополнительный свет на истоки надвигавшейся опричнины. Многих читателей, обстоятельно изучающих этот период отечественной истории, привлечет и гипотеза Д. Н. Альшица, связанная с атрибуцией сочинений И. Пересветова. Ученый представляет в своей новой работе доказательства, что часть сочинений Пересветова была написана Иваном IV, а остальная - Адашевым.
Если же говорить об основных составляющих концепции Д. Н. Альшица, то прежде всего нужно отметить его тезис: опричнина не была отменена в 1572 г., а просуществовала до конца жизни Грозного, оказывая глубокое влияние на общество. А ведь действительно, что говорят доступные нам источники? Единственным современником, прямо указавшим на отмену опричнины в 1572 г., был Г. Штаден (см.: «О Москве Ивана Грозного. Записки немца-опричника». М., 1925). Но, по мнению Д. Н. Альшица, Штаден никогда не служил в опричнине, и его повествования напоминают небылицы Мюнхгаузена. Однако этот тезис оспаривает другой ленинградский историк - Р. Г. Скрынников. В рецензии на книгу Д. Н. Альшица (Вопросы истории. 1989. № 7. С. 157-159) он, в частности, обосновывает причастность Штадена к опричнине и, следовательно, возможность довериться его наблюдениям. Но Р. Г. Скрынников идет дальше и приглашает в качестве свидетелей других современников. Среди них внимание читателей привлечет свидетельство польского воеводы Ф. Кмиты, писавшего королю Августу с русской границы, что уже 3 ноября 1572 г. в Москве русский царь примирился с «землею» (то есть с земцами; читатель помнит, что во времена опричнины Русь была поделена на опричнину и земщину) и отменил («зламал») опричнину. Это подтверждает и английский посол Д. Флетчер (О государстве русском. С-Пб., 1906. С. 40), побывавший в 1580 г. в Москве. Он уверенно пишет, что опричнина просуществовала семь лет, после чего была отменена. Р. Г. Скрынников приводит и другие факты, подтверждающие эту позицию и опровергающие концепцию Д. Н. Альшица. Так, рядом косвенных данных подтверждают факт отмены опричнины и русские источники (разрядные книги, летописи и т.д.). Однако отдельные расхождения Д. Н. Альшица и Р. Г. Скрынникова (приведенные нами в качестве примера естественных дискуссий в историографии государства Российского), как и нетрадиционные подходы Д. Н. Альшица к анализу ряда проблем истории времен Ивана Грозного, не меняют общей оценки опричнины в советской историографии последних десятилетий как «царского произвола, приобретшего здесь характер абсолюта» (Д. Н. Альшиц. С. 121-122). Сколько бы ни писалось о прогрессивном с позиции единого централизованного государства стремлении Ивана IV Васильевича ограничить политическое влияние удельных князей, лишив их последних родовых вотчин, средства для этой цели были выбраны явно не в интересах Отечества. Ибо «земельный террор» (термин Д. Н. Альшица) бил равно по князьям ростовским, ярославским и стародубским, старинной русской аристократии, и по обычным земледельцам российским, разоряемым и притесняемым в ходе борьбы (неравной!) земщины с опричниной. Книгу же Д. Н. Альшица мы рассмотрели в очерке так подробно потому, что она, при некоторой критической уязвимости, являет пример соединения «стройной научной аргументации с живым и ярким изложением событий прошлого...» (Вопр. истории. 1989. № 7. С. 159).
Споры вокруг опричнины идут века. Но советская историография привнесла в них новые оттенки. Так, отменить «происхождение» опричнины пытались в 30-е гг. нашего столетия, что объяснялось оценкой И. В. Сталиным Ивана Грозного как великого и прогрессивного исторического деятеля, мудрого правителя, ограждавшего страну от проникновения иностранного влияния. Безудержный террор опричнины и тиранический характер правления Грозного изображался чуть ли не как политика, выражавшая интересы широких народных масс.
Загрузка...